мне не дали, да и без тренировок не оставили.
Когда я в начале следующей недели покинул подвал, на улице стояла уже совсем другая погода. Был конец сентября, деревья подёрнулись желтизной и ржавчиной разгорающейся осени, воздух холодил предвестием грядущих заморозков.
Я поёжился, поправил шарф, натянул посильнее котелок. Отдал браслет Комаровскому, который вместе со мной вышел на улицу.
— Повезло, что ректор на вашу сторону встал, — проговорил надзиратель. — Иначе так легко не отделались бы. Возможно, даже исключили бы. Поэтому настоятельно советую не делать так больше.
— Константин Григорьевич всё прекрасно понимает. Дворянин не может поступиться честью никогда, даже если ему грозит смерть.
— Верно говорите. Это известно каждому. Но драки никогда до добра не доводят.
— Конечно, я вообще стараюсь быть осторожным.
— Очень надеюсь на вашу сознательности.
Был вечер, студенты разбредались по квартирам и общежитиям. Я попрощался с Комаровским и тоже отправился домой, чтобы вернуться к уже ставшей привычной жизни.
На следующий день в группе только и разговоров было, что о поединке. Мою дуэль с Огинским уже окрестили «легендарной», поскольку случалось такое очень редко, если вообще случалось.
Огинский вроде как шёл на поправку, но о выписке из больницы речи пока не шло. Слишком серьёзными оказались ожоги. Парень лежал в академической клинике. Если ректор сказал правду, руководство всеми силами попытается не дать этой истории ходу. Оно и понятно. У Вяземского было много недоброжелателей, которые искали всяческий повод устроить шумиху. Интересно только, как он Огинского собирается заставить молчать?
Впрочем, даже если сейчас Вяземский выкрутится, заведение это не спасёт. К концу тридцатых годов репутация Первой академии после ряда скандалов и смертей сильно подпортится. Междоусобица затронет студентов напрямую. В итоге лет двадцать Первая академия будет считаться довольно опасным местом. Наиболее же престижной станет Высшая военная академия, которая сейчас находилась под управлением Лопухина, а затем окажется у Долгорукова — человека лояльного Святославу Шереметеву.
За обедом мы собрались всей компанией вместе с Павлом, Даниилом и троими ребятами из параллельной группы. Теперь они постоянно околачивались подле нас во время общих лекций. Больше всего было обидно парню, который не присутствовал на поединке.
А вот официантка Светлана уже давно перестала появляться у нашего столика. То ли случайно так получалось, то ли она поняла, что клиент я бесперспективный и принялась окучивать других.
Однако карцером моё наказание не ограничивалось. Ближайший месяц каждый день после занятий мне предстояло заниматься хозяйственными работы. Разумеется, меня это напрягало, поскольку времени для тренировок почти не оставалось. Но ничего с этим было не поделать. А ребята считали, что я ещё мягко отделался. Рассказывали случаи, будто какого-то студента за драку заставил целый семестр мыть полы, а другой просидел месяц под домашним арестом, то есть без права покидать в свободное время.
После занятий Комаровский повёл меня в хозяйственный корпус. Здесь в небольшом прокуренном кабинете на втором этаже сидел завхоз — щуплый мужчина с усиками, одетый достаточно небрежно в старый коричневый пиджак поверх свитера. Судя по синим прожилкам на эфирном теле, завхоз владел магией воды.
— О, ещё одного нарушителя привели? — он смерил меня недовольным взглядом. — Ну, Сергей Владимирович, кто на этот раз?
Комаровский представил нас друг другу. Завхоза звали Игнатий Львович Гижицкий. Граф польского происхождения. Не знаю, было ли ему известно о поединке или нет, но со мной он церемониться не стал.
— Итак, сударь, — проговорил он строго, — вас сюда направили в воспитательных целях. Знаете об этом? Хорошо. Раз уж правила нарушать изволили, так поработать придётся. И не вздумайте мне отлынивать или сбегать. И распорядителя не вздумайте ослушаться. У меня такое не пройдёт, понятно вам? Увижу, что отлыниваете, наказание продлится.
— Да понятно, что уж там, — поговорил я. — Постараюсь.
— Да-да, постарайтесь. У меня тут порядки строгие. Таких, как вы, знаете, сколько было?
— Сколько?
Гижицкий нахмурился ещё больше.
— Много. В общем, я предупредил. Пойдёмте, вам покажут, что делать.
Меня отвели в другой кабинет, там сидел распорядитель незнатного происхождения. Тот потащил меня на склад, вручил метлу и фартук. Мне предстояло мести листья на дорожках в сквере за третьим корпусом.
Занятия закончились, поэтому студенты тут ходили редко, да и вообще место было безлюдное. С одной стороны виднелась длинная каменная ограда полигона, с другой, за деревьями — женские общежития.
Комплексов по поводу физического труда у меня не было, хотя многим аристократам такое занятие показалось бы унизительным. Расстраивало лишь то, что уходит впустую время, которое можно потратить на тренировки.
Я стал думать, как использовать данную ситуацию, и придумал. Если надо было пройти из одной точки в другую, я просто совершал рывок, в остальное же время концентрировал эфир и гонял его по телу, укреплял мышцы, кости и внутренние органы. Пару раз после перемещений ловил удивлённые взгляды студентов, проходящих мимо. Тут мало кто знал о подобной технике.
А вот с огнём я упражняться не мог. Нельзя. Да и риск пожара велик. Не стоило превращать прекрасный парк вокруг учебных корпусов в пепелище.
Закончив работу, я сдал инвентарь на склад и отправился домой. После ужина позвонил Лизе. С ней мы не общались уже больше недели.
— Алексей, наконец-то! Что у тебя стряслось? — заволновалась она. — Я до тебя дозвониться не могла, позвонила на кафедру, говорят, ты — в карцере. Ты что-то нарушил?
— Ерунда. Просто подрался.
— Подрался? Уже? Как так получилось? С кем? Ты в порядке?
— Лиза, не переживай, всё улажено. Сцепился с одним задирой, пришлось проучить. Отделался неделей карцера и хозяйственными работами. Лучше расскажи, как у тебя дела? Есть новости от Валентина?
Это меня больше всего волновало. Пока сидел в подвале, только и думал о том, как бы сделку без меня не провернули.
— Ох, и не спрашивай, — вдохнула Лиза. — Не знаю, как быть. Торопит Валентин. Говорит, если мы не решим скоро вопрос с твоей фамилией, так он Оболенскому всё продаст.
— Да что ему неймётся-то?
— Ну ты же сам прекрасно знаешь, как он переживает за своё дело. Считает, что Шереметевы отнимут или навредят так, что потом и продать ничего не получится. Вот и торопит.
— Тьфу ты… — я мысленно выругался. — Что ж, мне и самому тянуть не хочется. Я из древнего рода, а вынужден носить непонятную фамилию. Надоело, честное слово. Предлагаю отправиться в Ярославль в начале следующей недели.
