Граната взорвалась за стенкой, и осколки выбили остатки стекол. Со звоном они вылетели на улицу. Крыша над зданием тяжело заскрипела, он не рухнула. ПКМ захлебывался. Он бил вдоль стен, под очень острым углом, высекая искры и поднимая облачка пыли. Такой огонь был малоэффективным. Немцы бросили еще пару гранат, но в атаку не полезли. Следовало срочно уходить – пока они выжидали, пока в ПКМ не кончилась лента, пока не произошло еще что-нибудь непредвиденное.
Как только Жора выстрелил по MG-34, Калита побежал за Геном. Но его на месте не оказалось. Валялась только пустая фляга. Калита засунул ее за пазуху и пополз дальше. Пули летели выше, поверх кирпичных стен, и в воздухе висела красная пыль. В развалинах соседней комнаты Гена тоже не было. Стены здесь практически не давали защиты, и Калита дал длинную очередь по окнам соседнего здания, даже не надеясь в кого-то попасть. Потом вспомнил о подствольнике и принялся стрелять гранатами. «Это тебе не хухры-мухры», – бормотал он всаживая в окна соседнего дома гранату за гранатой. Гена он обнаружил в развалинах следующей комнаты, над ней как раз вздыбилась крыша и были видны балки перекрытия. Сашка с решительным видом прижимал к себе автомат.
– Саша, – позвал Калита, – Профессор…
– А? – растерянно оглянулся он, близоруко морщась.
– Уходим!
– Погоди… погоди… – бормотал Ген, – неумело возясь с автоматом. – Я сейчас… – он прицелился – куда неизвестно, в противника, которого не мог видеть.
Ген мог убить опытного солдата разве что случайно. Стрелять из автомата для него было все равно что кидаться камнями.
– Брось! – сказал Калита, и потянул его за рукав, помня, что Ген склонен к необдуманным поступкам.
– Отстань! – Ген снова прицелился.
Калита терпеливо вздохнул.
После взрыва «мухи» пулемет MG-34 на мгновение умолк, а потом стал бить с удвоенным ожесточением. Дорога была каждая секунда. Сейчас рванут, подумал Калита. Раздалось несколько хлопков гранат, которые не долетели до окон. Стена в соседней комнате обвалилась. Клубы пыли полетели во все стороны. Вдруг Калита увидел фаустника. Он целился с третьего этажа.
Калита схватил Гена и потащил. В это мгновение вторая «муха» все же попала в немецкий MG-34, из развалин вынырнул Жора, и вдвоем они справились с брыкающимся Геном, которому очень хотелось застрелить какого-нибудь немецкого солдата.
– Гады, враги, сволочи! – воинственно бормотал брыкающийся Ген.
Они в три прыжка, волоча тяжеленного Гена, пересекли улицу и оказались среди своих.
– Уходите через квартал! – крикнул Венгловский. – Я вас прикрою!
Оказывается, он сделал еще одно очень нужное дело – посадил Сергея Чачича в доме, похожим на Бастилию, и Чачич прикрывал отход всей группы. Дубасов прибежал по соседней улице. Он расстрелял две ленты. Жора помогал ему перезарядить пулемет.
В этот момент немцы броском захватили дом-утюг, и Калита попал в солдата, который сгоряча выскочил из развалин. Он так и рухнул головой по направлению движения. Остальные спрятались за стенами и принялись стрелять. Жора кинул наступательную гранату РГО. Такие гранаты взрывались от удара. Здание затянуло пылью. Ветхая крыша накренилась, поехала, как на салазках, и рухнула сравняв с землей угол дом. Из развалин донеслись крики и стоны.
Вдруг поднялся сильный ветер. Он нес песок и пыль. На поле боя пала тень. Земля содрогнулась. Калита поднял глаза. По улице города, задевая головой за облака, двигался каменный человек в ботфортах и сюртуке, полы которого цеплялись за крыши домов. Вот оно, цепенея, подумал Калита, то, о чем предупреждали. У великана была маленькая голова с развивающимися волосами и длинные-длинные узловатые пальцы. Он на кого-то очень напоминал Калите, который убегал, словно во сне, и никак не мог убежать.
Одна нога великана еще находилась за три квартала от них, а вторая зависла над площадью. Глупый фаустник решил отбить великану ногу и выстрелил почти в упор.
Если бы не фаустник, великан перешагнул бы через площадь. А так он нагнулся почесаться и опустил ногу как раз на площадь и глупого фаустника. И тогда Калита узнал его. Это был Петр Великий. Точно такой, как в Петропавловской крепости, только огромный.
– Ты не туда идешь, – сказал он Калите и показал каменным пальцем нужное направление. – Иди всегда за солнцем.
И пошел себе, сотрясая землю, и облака закручивались вихрями вокруг его головы.
***
Через пять минут они собрались в доме, похожем, на Бастилию в миниатюре. Никого даже не ранило, но все были ошеломлены.
– Я бы не хотел жить в этом городе, – сказал Жора Мамыра.
Лицо у него было совсем невеселым.
– А я был хотел, но без немцев, – сказал Чачич.
– Мне все равно, – признался Венгловский.
Андрей Дубасов явно предпочел свои славяногорские леса.
После этого они пошли прямо на восток – туда, куда закатывалось солнце.
Свет не выключили, ни в десять, ни в двенадцать. Просто наступали сумерки, и город погрузился в темноту, становясь похожим на бесконечные каменные джунгли, без единого огонька и других признаков жизни.
– Ну слава богу, – сказал кто-то.
– Это не тот город, которые описывали братья Стругацкие, – признался Калита. – И солнце здесь настоящее.
– Я уже понял, – сказал Венгловский.
– И воды мы не найдем.
– И следов тоже… – добавил кто-то, кажется, Жора.
– Разговорчики! – одернул Калита и замер.
На перекрестке в развалинах горел костер. А вокруг сидели люди.
В сумерках, когда начали петь цикады и когда Костя Сабуров основательно уснул, заскрипели телеги. Одна за одной они проезжали круг света от костра. Где-то в середине ехал сам вождь Давыдов – полукровка, полурусский, полу-неизвестно кто.
– Заждались? – спросил он, останавливая лошадь: – Пру-ру-уу… – и, как мячик, соскочил на землю.
– Да нет… – поднялись они, сонные, вялые от ожидания.
– Здесь недалеко, – пояснил Давыдов. – А потом мы отправимся к «шару желаний».
– Что серьезно? Так просто? – удивился Бараско, продирая глаза.
Он спал и видел сон: дом, свою Мартышку. О том, как просит «шар желаний» сделать ее счастливым человеком, то есть – без шерсти, без телекинеза и всех ее остальных заморочек. Больше ему в этой жизни ничего не надо, больше он ничего не хотел. Его личное счастье сжалось до размеров этой скромной просьбы. Вначале он еще думал о жене, а теперь и о ней не думал. Раньше он стеснялся своего эгоизма, просил за все человечество, и ничего не выходило. Теперь он попросит только за свою дочь, а человечество само как-нибудь справится. С этой мыслью он и проснулся.
