— Ну вот, считай, что Серегу порадовал, — хмыкнул Иоганн, имея в виду комдива Бачурина.
Эрих, уже успокаиваясь, махнул рукой:
— Ла-адно, пусть он рубает, хоть кому-то радость… Да и обед скоро.
Все как-то примолкли. Стало слышно, как где-то кто-то поет под гитару, а еще несколько голосов подхватывают с должной степенью тоскливой разухабистости:
А первая пуля, а первая пуля,
А первая пуля в ногу ранила коня,
А вторая пуля, а вторая пуля,
А вторая пуля насмерть ранила меня…
— Любо, братцы, любо, эх любо братцы, жить!
С нашим атаманом не приходится тужить!
Атаман наш знает, кого выбирает…
«Эскадрон, по коням!» — да забыли про меня…
Им досталась воля во широком поле —
Мне досталась пыльная горючая земля…
— Барана отпевают, — сказал Жозеф.
Шутку не поддержали — на всех снизошло задумчивое настроение.
Джек, вновь откинувшись на подушку, думал о том, что в школе мучился с немецким, и страшно обрадовался, когда узнал, что в Ротах этот язык не так уж и в ходу. Но совершенно неожиданно к исходу лагерного обучения выяснилось, что он может говорить на немецком как на родном, хорошо говорит по-русски, неплохо по-шведски, да еще знает немало слов и фраз на полудюжине других языков. И все это произошло совершенно без напряга…
— Мальчишки, — вдруг подала голос Анна, — а вот скажите, кто кем станет? Ну, после войны? Вот ты, Иоганн?
Швейцарец улыбнулся:
— Я не стану. Я уже есть. Я военный, Анна, во-ен-ный… Хелен, а ты?
— Учиться буду. — Русская аккуратно ровняла щипчиками ногти. — Может, стану учителем. Хорошим. Дальше мои планы не простираются.
— Дик, а ты? — поинтересовался Иоганн.
— Попытаюсь постепенно угодить в Палату Лордов, — серьезно ответил Дик.
— Угодить можно в тюрягу, — наставительно сказал Андрей.
— В Палате Лордов тяжелей, — отмахнулся Дик. — Угожу — попытаюсь использовать свое присутствие там для усугубления Добра в мировом масштабе… Ну а ты, Эндрю? Будешь стрелять тигров?
— Если только для развлечения, — покачал головой русский. — Пойду в колониальную администрацию где-нибудь в Манчжурии. Нам ведь Манчжурию позволят насовсем себе забрать, а, товарищи наглосексы… тоись эта, англосаксы? Она все равно пустая стоит…
— Да подавитесь, — засмеялся Дик. — Жозеф?
Валлон хрустнул пальцами. Лицо его было холодным, не похожим на обычное:
— В полицию пойду. И я не я, если не стану комиссаром Шарлеруа. Анна, а ты?
— Стрелков будут тренировать, — коротко ответила Анна.
— А я тоже вернусь домой. Мэром попробую стать, — вздохнул Ласло.
— Эрих, а ты что собираешься делать? — спросил Иоганн.
Немец пожал плечами:
— А в армии останусь, как ты. Может, в офицеры выйду… Джек, а ты?
— Я? — Джек помолчал. Если честно, он и не думал об этом. — Ну… я не знаю. Честно.
— Хороший ответ, — оценил Дик. — Густав, а ты что молчишь? Чем ты-то собираешься заниматься после войны?
Поляк, лежавший на кровати, вздрогнул, словно его ударили. И нехотя сказал:
— Ничем. Меня убьют, это точно.
Его слова оказались подобны ушату холодной воды, который с размаху выплеснули на всю компанию. Все переглянулись, потом уставились на поляка с обидой, а он отвернулся к стенке.
— Да ну, он что-то сегодня… — махнул рукой Жозеф. — Все настроение испортил!
— Да он пошутил, — неуверенно предположил Джек.
— В задницу такие шутки… — пробормотал Андрей.
Настроение было крепко изгажено. Эрих и Жозеф отправились на кухню и вскоре вернулись в приподнятом состоянии. Эрих был похож на статую Командора, изо всех сил сдерживающуюся, чтобы не расхохотаться. Жозеф открыто улыбался, перехватывая из руки в руку судки.
— Что там? — Джек соскочил с верхней кровати.
— Где? — тут же невинно отреагировал Жозеф. — Ничего. А что?
Джек удивленно смерил его взглядом:
— Да в судках, в судках что? И с тобой что?
— А, в судках… — Жозеф вдруг фыркнул. — Братва, письма!!!
Блиндаж наполнился шумом, криками, стуком. К вошедшим шарахнулись все разом, протягивая руки, как нищие на базаре. Эрих, словно пистолет, выхватил из внутреннего кармана пачку «писем в армию» — бесплатных «треугольников».
Письмам в армию пропето множество од. Талантливых и бесталанных, пространных и лаконичных, даже настоящих од в стихах. Любой, кто служил, может вспомнить, как получает такое письмо. А в нем — милые домашние мелочи, новости, не имеющие отношения к войне и от этого в сотню раз более дорогие. Читаешь — и незаметно отпускает сводившее мысли и тело напряжение, вымывается холодное боевое остервенение… Письма, полученные на войне, — это одна из тех вещей, что помогают оставаться человеком.
И вот уже тихо в блиндаже. Забыты судки на столе, забыт обед. Вести с других фронтов — и из Шарлеруа и Арегалы, из Эгера и Занадыровки, Радома и Вупперталя… Разные города большой Земли, оживающие после Зимы и Ночи. Разные люди. Разные судьбы. Разные интересы. Но все одинаково внимательно вчитывались в родные строки.
Потом они будут перечитывать письма, оживленно обмениваться и делиться новостями, внимательно слушать о далеких и в общем-то неважных событиях, шуметь и смеяться… Но это потом. Первое чтение писем — для себя. Это свято.
Сегодня письма получили все.
* * *
Неприятности начались ближе к вечеру. Собственно, все уже настроились на отдых, кое-кто даже улегся. Джек взял книжку, которую кончил читать Жозеф, — что-то старое, о путешествии какого-то Алена Бомбара. Дик и Андрей взялись соревноваться в метании ножей, но потом бросили. В открытую «дверь» лился тревожный и красивый розовато-алый свет, и Ласло что-то напевал в душевой по-венгерски…
Джек лениво посматривал вокруг, никак не мог собраться и начать читать. Ему сейчас было хорошо: лежишь себе, никуда не надо мчаться со всех ног, все вокруг свои, погода хорошая на удивление, и вообще…
Вошел, вытирая шею, Ласло. Стоя на пороге, поиграл мускулами, вызвав хоровое иронично-одобрительное: «О-о-о…» Потом кто-то спросил:
— Ты что там делал? Так выл…
— Его диверсанты пытали, он нас всех выдал…
— Да нет же, ему крышкой бачка прищемило кое-что…
Ласло, добродушно улыбаясь, подошел к своей кровати и начал копаться в ящичке. Потом попросил:
— Андрей, спой что-нибудь серьезное. Песню, чтобы на дело звала!
— И работать не заставляла, — добавил Жозеф.
Спеть Андрея никогда не приходилось уламывать долго. Он взял гитару, сел, пошире расставив ноги, и изобразил весьма бурное вступление с переходом от еле слышных переборов до мощных, резких аккордов…
