— Тогда он был наполнен воздухом…
— Хорошо! Сейчас мы его снова наполним!
Ткань под ними вдруг стала вздуваться и, отрываясь от земли, превратилась в упругий шар…
Герман затолкал, забил в НАЗ вытянутый клок шуршащей, будто змеиная шкура, ткани, запнул мешок в дальний угол и снова лег. Эх, снова бы впасть в анабиоз, закрасить, затушевать, заспать всё, и очнуться с ясной головой и чистой душой, вернуть не тот утраченный мир, показанный Агнессой, а прежний, земной и реальный…
Он закрыл глаза и лежал так около часа, уговаривая себя спать, потом расстелил постель, разделся и лег под одеяло — должен сработать стереотип поведения; провалявшись еще час, включил телевизор. Раньше этот «ящик» помогал не только от навязчивых мыслей, но и от бессонницы. Шла развлекательная программа, юмор был припошлейший, на уровне живота, когда бьют барабаном по голове или тортом по морде, да еще к этому был приписан заэкранный дурной и беспричинный смех.
Вместо сна вскипало раздражение, однако он заставил себя смотреть и слушать минут двадцать и внезапно почувствовал в себе яростное озлобление незнаемой раньше силы, однако же без всякой истерики. С тем же старческим спокойствием Шабанов открыл окно, аккуратно отключил телевизор от сети, антенны и выбросил на улицу. Там похолодало, сеял мелкий дождик и пробрасывал снежок…
— Дождешься тут лета, как же! — прорычал Герман и захлопнул створки окна.
И вспомнил, что в эту пору наступают черемуховые холода — странное, почти необъяснимое явление природы. Ну почему, почему на зацветающую землю, на белопенные, благоухающие берега Пожни каждый год в одно и то же время наваливается стужа? Не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда расцветает черемуха?!..
— Напиться! — вдруг осенило Германа. — Нажраться, чтоб рога в землю, и придет покой!
Нет, разумеется, — похмелье, головная боль, тошнота, но все это лучше, все иного порядка, иного качества… Он помнил, что в доме нет ни капли спиртного, и потому, наскоро обрядившись в спортивный костюм, набросил летную куртку и выскочил на улицу. Ночных магазинов в военном городке не существовало по известным причинам, однако у прапорщика Сучкова в гараже существовал подпольный, и по этой причине ему приходилось ночевать в собственном «жигуленке» зимой и летом в железном, неотапливаемом боксе. Шабанов пробежал дворами, напрямую, молясь по пути, чтобы Сучков (ударение делали на первый слог) не упылил в Читу за товаром.
Не упылил, оказался на месте и открыл после условленного стука.
— Дай бутылку, — Герман протянул деньги.
— Бери две, — сказал прапорщик, считая купюры в полной темноте — знал их на ощупь. — Все равно два раза бегать…
— Давай три.
Сучков подал водку — чистый, суровый самопал собственного приготовления: слитый из противообледенительных систем спирт разводился водой тут же, в гараже, разливался по бутылкам и закупоривался, как на заводе.
— А девочку, м-м? Есть две, на выбор.
— Это идея! Давай без выбора.
— До утра полштуки наших. И бабульки вперед.
В черных недрах бокса послышался шлепок закрываемой автомобильной двери. Шабанов отдал деньги и, не дожидаясь, когда путана выберется из гаража, пошел вперед, распихивая бутылки по карманам, а одну оставил в руках, как гранату — словно на амбразуру лез. Она догнала уже возле домов, что-то доедала на ходу.
— Привет! Меня зовут Анжелика.
— Ладно, — обронил он, даже не замедлив шаг. — Пусть будет так. Давай выпьем из горла?
— А что, мы никуда не пойдем? Прямо здесь…
— Нет, пойдем. Выпить хочется.
Он отвинтил крышку и сделал три больших глотка. Ночная бабочка подала ему остатки бутерброда с колбасой.
— Закуси, — отпила глоток. — Мне много нельзя.
Шабанов сжевал закуску с отвращением, словно комок грязи, однако не стошнило — значит, уже начался процесс адаптации.
Когда подошли к дому, Анжелика чего-то испугалась.
— Ты здесь живешь?
— Живу, пошли, — бросил он, открывая дверь подъезда. — Что, пхашароп?
— Как?.. Не знаю… Что значит…
— Пхашароп значит только пхашароп и ничего больше.
— Здесь опасно. Сучков запретил, — она вроде бы даже попятилась, — командирский дом, если увидят…
— Деньги заплачены, вперед!
На лестничной площадке, пока он отпирал дверь, она откровенно рассматривала его, и прежде, чем переступить порог, спросила осторожно:
— Ты не садист? Нет?
— Что, похож? — Герман втолкнул ее в квартиру. — Иди, не бойся.
Анжелика сняла плащик и точно пошла к двери ванной комнаты — знала расположение командирских квартир, однако Шабанов остановил.
— На кухню шагом марш. Пить будем.
— Ты алкоголик? Или кто?
— Пришелец с того света. Меня уже искать бросили, похоронили, а я явился, — он выставил два стакана, хладнокровно вытащил из «малямбы» и отбросил в сторону парашют, достал оставшиеся банки и упаковки с продуктами.
— Это заметно… До утра меня взял?
— Как получится, давай пей.
Сам рванул залпом стакан и сразу же налил второй — она смотрела с испугом, боялась за себя, а он даже лица ее не видел, и не пытался увидеть.
— Еда у тебя вкусная, — зачем-то похвалила она, возможно, хотела задобрить.
— Дерьмо, — сказал Шабанов и опрокинул второй стакан.
— Много не пей, водка плохая, — предупредила Анжелика все с той же целью. — Мы ее сами делаем, из спирта.
Он уткнулся лицом в руки, сложенные на столе, дождался, когда хмель прокатится по жилам и достанет головы.
— Хорошо стало…
— Мне идти в ванную?
— Погоди, еще не созрел… Ты выпей, выпей, чтоб не страшно было.
Ей от таких слов как раз и стало страшно.
— Ты когда-нибудь летала? — он встал, разминаясь и облегченно взмахивая руками. — Во, буря по телу разливается!
— То есть, как? — Анжелика покосилась на окно — пятый этаж. — На самолете?
— Да нет, в свободном полете, как ночная бабочка.
— Никогда…
— Тогда почему тебя зовут — ночная бабочка? Нет, ты должна летать! Обязана!
— Почему — обязана? Я не умею! Не умею плавать и летать!
— Но ты же крылатое насекомое!
— Я не крылатое! — боязливо хохотнула она. — И высоты боюсь!
— Сейчас проверим. — Шабанов первый раз взглянул на путану. — Некоторые думают, что не умеют летать. Будто они просто насекомые… А придет миг, откуда-то крылья берутся. Пощупай, у тебя на спине нет наростов? В области лопаток?
— Нет… Никаких наростов… Ни в какой области…
— Жаль, — он хватил третий стакан. — Тогда и поговорить не о чем…
— Знаешь, мне надо в туалет, — она пошла бочком мимо Германа, однако тот схватил за руку, усадил на место.
