Иван проходит мимо книжной лавки. Здесь, на Невском, их много — на каждом углу. Или примерно через дом. Кофейни и книжные магазины. Иногда одежда. Словно до Катастрофы в Питере ничем другим не занимались — кроме чтения книг за распитием кофе, а одежду выбирали, исходя из цвета поблекших фасадов.
Еще магазин. Разбитая витрина, пластиковый манекен с бусами на шее. Белая рука лежит отдельно. На ней фиолетовый браслет.
Феньки. Фенечки.
Иван переходит улицу, лавируя между машинами. Это был насыщенный день — день, когда все закончилось. Теперь машины стоят. Их сотни. Тысячи. Мертвые, любопытные, с хозяевами на сиденьях. Он обходит белую «шкоду» (на месте водителя сидит скелет, откинув голову) и встает на поребрик. Впереди, за железным забором, если обойти его справа, будет вход на станцию Площадь Восстания. Круглый вестибюль с башенкой и шпилем. Смешной, как присевший карлик.
Некогда темно-горчичные стены потемнели, они только слегка выступают из окружающей серой мглы — туман ложится мягким подбрюшьем на круглую крышу наземного вестибюля.
Иван поднимает голову — над зданием метро возвышается пятиэтажное здание с надписью гигантскими белыми буквами «ГОРОД-ГЕРОЙ ЛЕНИНГРАД».
Часть букв отвалилась.
«Какое совпадение, — думает Иван. — То же самое произошло и с моей жизнью».
— Иван, — слышит он.
Поворачивает голову. «Что ж… — думает он. — Я почти не удивлен».
— Иван, — говорит Косолапый. — Проснись, Иван.
— Зачем? Я умер, — говорит он. — Я знаю, что я умер. Меня завалило взрывом на Приморской. А потом мне снилась война. Смерть. Жестокость. Предательство. Станция цвета крови. Ржавеющий в заброшенном бомбаре дизель. А теперь я вижу тебя. Возможно, это самая последняя из моих самых последних наносекунд жизни. Кислородная смерть мозга, правильно?
— Нет, — говорит Косолапый. — Все это было на самом деле.
Иван некоторое время обдумывает его слова, потом говорит:
— Я не хочу возвращаться.
— Надо, Иван. Надо.
* * *
Первое, что он увидел, открыв глаза — голубой свет. Это оказался единственный хороший момент, потому что свет отражался от лезвия ножа.
Тесак был огромный, ржавый, покрытый темными разводами. Ивану даже показалось, что он может различить присохшие к металлу волоски. Ну, Сазон! Блин, даже застрелить не может толком, подумал Иван с удивлением. Еще диггер называется…
— Вку-усный, — сказал лысоватый гнильщик. — Ты наверняка вкусный.
А сейчас меня съедят.
— П-по… — Иван попытался отодвинуться от непрошенного «гурмана». — Да пошел ты.
Тесак взлетел…
— Вы какого черта здесь делаете? — раздался хриплый сильный голос.
Гнильщик повернулся, открыл рот… Поднял фонарь.
Из темноты надвигалось нечто — огромное и седое. И оно было в раздражении.
Гнильщики переглянулись. «Гурман» опустил заржавленный тесак, втянул в плечи неровную, в странных пятнах, голову. Повернулся к остальным — их было пятеро. Трое мужчин и две женщины. Правда, различия между ними были самые минимальные. Воняющие на все метро груды тряпья и злобы.
— А ну, смотались из кадра! — старик двинулся прямо на них.
К удивлению Ивана, гнильщики, глухо ворча, отступили. Старик сделал шаг, второй. При ходьбе он опирался на огромный ржавый костыль, обмотанный почерневшей изолентой. Седая грива воинственно колыхалась на его плечах. Ричард Львиное сердце.
Ну или псих.
— Ушибу — мало не покажется, — предупредил старик. — Вы меня знаете.
Гнильщики заворчали. Начали расходиться в стороны, чтобы охватить его кольцом. Классическая тактика стаи собак Павлова.
Старик взмахнул рукой…
Свист воздуха.
Огромный ржавый костыль ударил гнильщика в грудь. Раздался звук, словно что-то сломалось. Гнильщика отбросило метра на два, он упал на спину и глухо застонал.
Однако, подумал Иван. Старик с необыкновенной ловкостью двинулся к потерянному оружию. Ближайший гнильщик бросился наперехват — получил коленом в пах и откатился, завыл. Третьему нападавшему старик с размаху врезал локтем по зубам.
Остались женщины.
Старик наклонился, продолжая смотреть куда-то в сторону. Сделал рукой странное движение, словно пытаясь найти костыль на ощупь.
Нащупал, выпрямился. Взмахнул костылем. Жуткий свист рассекаемого воздуха.
— Ну, кто на новенького?
Иван выдохнул. Гнильщики позорно бежали, забыв фонарь. В тусклом свете Иван видел только старика. И слышал топот удаляющихся шагов.
— И задолбали ломать мой ВШ! — заорал старик вслед гнильщикам. Иван снова удивился, до чего тот огромный. Два метра как минимум. Вот еще одно заблуждение развеялось. Словно калеками могут быть только маленькие люди.
В ответ из темноты долетели различные эмоциональные возгласы. Что-то про «хорошего человека энигму».
— Они… кхм-кхм, — Иван откашлялся. — Они вас знают?
В старике чувствовалась огромная сила — и бешеный темперамент. Того и гляди раздолбает что-нибудь от избытка чувств. Такой компактный передвижной вулкан на одном костыле.
— Хех. Да меня тут каждая собака знает, — сообщил старик.
Глаза его смотрели куда-то над плечом Ивана. Диггер покосился — да нет там никого. Что он там увидел?
— Собака? Павловская, что ли? — переспросил Иван. Спохватился: — Черт! Без обид, дед, сорвалось с языка.
— Кто тебе дед? — удивился старик. — Я?
Иван хотел ответить, но не успел. Старик мгновенно наклонился и положил ладонь ему на лицо. Шибануло запахом изоленты и застарелого пота. Пальцы старика ощупали нос, щеки, лоб Ивана, небритый подбородок. Блин, дед! Иван попытался отодвинуться, но сил не было. Его дернули за ухо. Иван поморщился.
— Полегче, — сказал он.
Старик приблизил к нему свое лицо. Глаза были белые, без зрачков, и смотрели над головой диггера.
— Что ты там бормочешь?
И только тут Иван сообразил, что его спаситель слеп.
* * *
Синее пламя спиртовки било в донышко закопченной кастрюли.
— И вот тогда Федор мне позвонил, — сказал старик.
— Позвонил? — удивился Иван.
— Телефон.
Старик помешал ложкой варево. Иван даже отсюда чувствовал резкий запах горящего сухого спирта и вкусный, вытягивающий желудок, аромат варева. Грибная похлебка. В животе у Ивана настойчиво забурчало.
— Я когда с ним связался, — сказал старик, продолжая садистски помешивать похлебку. Иван сглотнул слюну, — тоже подумал, что глюки у меня. Я в своей жизни наркотики всякие пробовал, но тут был какой-то очень яркий приход.
