стал уточнять, что Кирьяльщина — это не совсем Биармия.
— Свеи сдирали с мужчин кожу и выпускали кишки, чтобы добыть дюжину соболей, — сказал я. — Свеи ловили их женщин, чтобы брать их силой. Они полагали: так правильно. Однако я никогда не слыхал о том, чтобы кто-то продолжал охотиться, оставшись без кожи и внутренностей, и мне куда легче чувствовать себя мужчиной, когда юные девы оспаривают друг у друга право первыми возлечь со мной или моими воинами. И мне нравится, когда они кричат и бьются подо мной от страсти, а не от боли. Что же до тех, кто думает иначе… — тут я ухмыльнулся. — То их я тоже могу проткнуть. Вот этим, — я похлопал по рукоятям Вдоводела и Слезы. — И глядя в их расширившиеся зрачки, получу не меньшее наслаждение.
— Ты истинный воин.
Я знал, что Аслауг придется по душе то, что я сказал. Но что удивительно, Ивару моя речь тоже понравилась.
— Мне не раз говорили, что ты слишком добр для того, кто платит железом, — заметил он. — Но теперь я тебя понимаю. Это и впрямь наслаждение: чувствовать, как жизнь вытекает из твоего врага, наполняя его сердце ужасом. И от дюжины собольих шкурок я бы не отказался.
— Я с радостью подарю их тебе, конунг! — пообещал я. — Мои обученные убивать охотники сами делятся со мной добычей. Они зовут меня Другом, — я выделил это слово, чтобы было понятно, что это титул, а не просто признание в дружбе. — Потому мне не приходится выискивать их в дремучих лесах, как свеям, чтобы отнять то, что удастся отнять. Умный господин не станет сдирать шкуру с овцы, которую можно стричь. Но овец невозможно научить убивать волков и самих состригать шерсть. А моих кирьялов — можно. И я их учу. А самых лучших принимаю в хирд. А когда лучшие уходят из родов, кто остается?
Вот такая мотивация понятна моим собеседникам. И уважаема ими. А вот скажи я, что мне противно мучить людей, меня в лучшем случае сочли бы слабым, а в худшем — слабоумным. Потому что люди здесь только они. Остальные — дичь.
Мать и сын переглянулись. Я понял: им хочется обсудить услышанное наедине.
Что ж, я охотно предоставлю им такую возможность.
— Вечером вы здесь, — напомнила Аслауг. — И пусть Рунгерд обязательно возьмет с собой сына. Того, который… — Она запнулась.
— Теперь это мой сын, — заявил я. — Хельги Ульфсон. Обещаю: ты его увидишь.
Ужин в резиденции теперь уже не Рагнара, а Аслауг был скромным. По местным меркам. Всего человек сто. Даже из хирда Ивара присутствовали только самые доверенные хёвдинги.
А в остальном все как обычно. Много еды, много пива и еще больше шума.
Справа от меня сидел Вихорек. На правах сына. Слева — Скиди. Потому что сам так сел. Женщины — отдельно. Рунгерд — рядом с Аслауг. Воркуют, словно девчонки-подружки. Вот только темы у них наверняка не девичьи. Хотя кто знает? Мой сын Хельгу перебрался на колени Аслауг и пьет из ее кубка, нахал мелкий. Надеюсь, в кубке не пиво…
— Эй, Черноголовый! Расскажи нам, как ты удрал от конунга англов!
Это кто у нас такой резкий? Лысый пузан весом, наверное, килограммов сто двадцать. Плюс несколько килограммов за счет обвеса из драгметаллов. Ну это понятно. Чем больше на тебе золота, тем больше ты вождь. И сидит соответственно положению. На противоположной стороне стола за два места от Ивара, то есть повыше меня. Мы знакомы? Я напряг память…
Ага. Один из тех ярлов, что сопровождали Ивара в прошлом походе на Нортумбрию. Кетилауг, кажется.
Я сделал вид, что не услышал. Может, успокоится?
Не успокоился.
— Эй, ты оглох, Черноголовый?
А вот это уже невежливо.
Я отхлебнул пивка (средненькое, но сойдет), поставил, рыгнул демонстративно и снизошел:
— А ты, видно, подслеповат, раз меня с моим братом перепутал. Вот он и впрямь Черноголовый [19]. Хотя обычно друзья зовут его Медвежонком. А недруги его не зовут. Он к ним сам приходит, ха-ха! — Шутка древняя, но здесь такие любят. — А ты-то сам кто?
Надулся. Не понравилось.
— Это Кетилауг-ярл, — подсказал Скиди негромко.
— Кетилауг? — куда громче повторил я, сознательно опустив приставку «ярл», изобразил короткую задумчивость и так же громко уронил: — Нет, не слыхал.
Кетилауг набрал в грудь воздуху… Но прежде, чем он разрядился, я вежливо улыбнулся и сообщил:
— Меня зовут Ульф Хвити. Ярл Ульф Хвити. — Мне определенно нравится, как это звучит. Каждый раз повторяю с удовольствием. — Но ты, Кетилауг, можешь звать меня просто: Ульф-ярл. И я не в обиде, что ты спутал меня со Свартхёвди. Мой брат — великий воин. А ты, я вижу, уже в годах. Ишь как солнце твою макушку отполировало, — я ухмыльнулся. — Не удивительно, что зрение у тебя не очень.
Шутку народ оценил. Даже Ивар усмехнуться изволил.
Цветовая насыщенность ярловой лысины достигла уровня «свежая свекла», хотя вряд ли кто-то здесь знал этот овощ [20]. По годам он был вряд ли старше меня, и оскудение шевелюры, скорее всего, было его слабым местом.
— Ты ответишь за оскорбление!
Ярл наконец-то сумел подать голос. И голос этот оказался достаточно грозным.
— Оскорбление? — Я поднял бровь. — Разве я тебя оскорбил? Разве я его оскорбил, конунг? — Я повернулся к Ивару.
Тот пожал плечами. Мол, сами разбирайтесь.
Народ оживился. Назревал поединок. Но мне он на фиг не нужен. Во всяком случае, в таком формате.
— Помири нас, конунг! — попросил я Ивара с максимальной искренностью. — Я не ведаю, чем его обидел. Может, ему тоже моя жена приглянулась, как когда-то Гримару. Помнишь, Скаммхальс?
— Еще бы! — воскликнул Гримар Скаммхальс, Короткая Шея. — Если бы мой топор не застрял в балке, я развалил бы тебе на двух маленьких волчат!
. — Но он застрял и это обошлось тебе в двадцать пять марок! — засмеялся я.
— А потом ты добыл мне драккар! — воскликнул Гримар.
Еще минута все забыли бы с чего начался этот парад воспоминаний, но Кетилауг напомнил о себе.
— Ты ответишь!
Я поглядел на него, демонстративно вздохнул и повернулся к Ивару:
— Помири нас, конунг! Немного чести такому, как я, убить старика!
— Я не
