— Никита Викторович, — Конь аж поблек, — все-таки скажите, неужели кто-то мог из-за нас? Мы виноваты, да?
— Стас. — Ник повернулся лицом к пожару, трещащему, воющему огню, клубам дыма, искрам, улетающим вверх. — Когда ты что-то совершаешь, мир восстает против тебя. Мир инертен, он не любит шевеление. Ты всего лишь должен сделать выбор: существовать свиньей у кормушки или быть человеком.
Конь вздохнул и повел плечами, будто ему жала сбруя.
* * *
Олегу Ник дозвонился с третьего раза. Водитель-охранник выслушал его и хмуро резюмировал:
— Я тебя с «Пушкинской» никак не заберу. В метро не спускайся. Прогуляйтесь с товарищем до Цветного бульвара. Там подхвачу, одновременно будем. Я по семейным делам мотаюсь. Товарищ подготовленный?
Ник глянул на Коня — парень мялся и грустил, перебирал длинными ногами. Бросать его здесь нельзя, надо забрать к себе домой, так спокойней.
— Подготовленный. Спортсмен. Да и я не лыком шит. А что?
— Неспокойно в городе. Толпы какие-то. Люди как взбесились. Были с женой в «Ашане» — бабы из-за мандаринов подрались. Будто всё, последние фрукты, а впереди голодный год. Да и вообще… Так что поосторожней, а то Тимур Аркадьевич мне голову снимет.
Надо же. Ник кожей ощущал нервозность, но списал ее на пожар — подобные зрелища всегда пробуждают инстинкты и самые гадкие качества человеческого существа. Он пообещал Олегу вести себя хорошо и позвал Стаса:
— Пойдем прогуляемся до Цветника, там нас мой водитель заберет.
— Никита Викторович, а как же ребята? Что, вот так уйдем? Еще не потушили же, и вообще — их куда?
Всех забрать к себе Ник не мог, да и не интересовали его все. Помоги ближнему, помоги близкому. Если каждый будет следовать этому древнему правилу, а не распыляться, мир станет намного лучше. Но он связался с Михаилом, лишил бедолагу выходного дня, велел поднимать сотрудников, готовить материальную помощь для пострадавших «щитовцев» и стягивать силы в штаб.
— Пойдем, Стас. Делай, как я сказал, и все будет хорошо.
Конь всхрапнул недовольно, но послушался. Ник сейчас был особенно убедителен: невидимые крылья за его спиной так и не свернулись, хлопали на ветру, впитывая эмоции людей и концентрируя силу в Нике.
Они вышли на Петровский бульвар и двинулись сначала вдоль площади у кинотеатра, потом по скверу. Мороз щипал уши и нос, волосы и одежда пропахли дымом. Ник захотел пить, прополоскать рот.
В старом, века восемнадцатого, перекособоченном доме Ник заметил продуктовый магазин. Они с Конем завернули туда. За стеклянной дверью обнаружился тесный зал. К прилавку была очередь — человек шесть. Ник остановился перед холодильником с водой, выбирая, что бы купить.
— Девушка, вы мне пять рублей не дали! — визгливо пролаяла женщина.
Ник лениво обернулся. Перед продавщицей размахивала батоном типичная лимитчица: норковая шуба едва сходится на бочкообразной фигуре, жирные ляжки обтянуты сапогами на шпильках, в правой руке — обличающий хлеб, в левой — сумка повместительнее вещмешка.
— Вы мне еще пять рублей сдачи должны! — тряхнула «химическими» кудрями покупательница.
Продавщица — дама лет сорока, столь же полная, тоже крашенная в блонд — прогнусила:
— Па-адумаешь. Забыла. Вот, нате.
Пятак звякнул о блюдце. Очередь затаила дыхание. Напрягся Конь, Ник на всякий случай отступил к двери.
Уши покупательницы вспыхнули красным. Она отбросила батон и, перегнувшись через прилавок, вцепилась в кудри продавщицы. Та не осталась в долгу, ногтями впилась в руки напавшей. Ник потерял дар речи.
— Бей ее! — надрывалась бабулька, интеллигентная московская старушка в старом пальто и очках. — Бей ее! Совсем стыд потеряли!
— Наваляй! — подбадривал пивной толстяк. — Давай! Ворье!
— Дай ей! — визжала девушка с мопсом под мышкой. — Дай ей! Муся! — Она водрузила мопса на прилавок и развернула в сторону продавщицы. — Фас!
Муся заскулил и напрудил лужу. Продавщица локтем смахнула песика на пол. Владелица несчастного существа заверещала и полезла через холодильник с мороженым к обидчице. Мопс, выпучив глаза больше обычного, метнулся к Коню и спрятался за его ногой.
На шум из подсобки выскочили грузчик и вторая продавщица. Грузчик тут же засучил рукава и, выматерившись, бросился в бой. Вторая продавщица схватила с полки коробку конфет и принялась лупить ею направо и налево.
— Уходим! — крикнул Ник Стасу.
Ему показалось, что парень сейчас полезет наводить порядок и получит по полной. Стас, нечаянно пнув взвывшую собачонку, развернулся и бросился к выходу.
Некоторое время шли молча, глубоко дыша.
— Они же люди, — наконец выговорил Стас. — Они же обычные люди. Не плохие. Почему они так?
— Бывает. Напряжение копится, потом прорывается по пустякам.
Ник боролся с желанием прямо сейчас и здесь, при Коне, позвонить Тимуру Аркадьевичу и спросить, не планируется ли где сбросить агрессию. А то Москва кипит котлом на открытом огне, булькает, вырывается пар из-под привязанной крышки: не выпустишь — рванет.
Любое движение, неосторожный взгляд, улыбка вызывали ответную реакцию. Пожилой господин, выгуливающий таксу, натравливал ее на детей. Дети кидались снежками в проезжающие мимо машины. Водители сигналили друг другу не переставая и показывали кулаки из-за стекол. Мелькали перекошенные ненавистью и злобой лица.
Ник украдкой наблюдал за своим спутником. Похоже, Кониченко не поддался массовому психозу — он грустил, переживал, хмурился, но пока что не злился.
Сам Ник тоже не разделял настроение толпы. Несмотря ни на что, он летел, он поднимался все выше и выше. И даже тело требовало войны. Не с этим тупым быдлом, нет. Действовать, вести людей за собой, возглавить… Ник поскользнулся, уцепился за Коня.
Уже недалеко осталось.
* * *
Олег, злой как черт, появился минут через двадцать. Ник успел выкурить две сигареты и перенервничать.
— Садитесь, — толкнув дверцу, пригласил Олег.
Ник устроился рядом с водителем, Конь — сзади.
— Черт знает что. Митинги какие-то. Половину улиц перекрыли. Чего хотят — непонятно. Как из психотропной пушки засандалили — вопят, транспарантами трясут, иконами, Сталина портретами. Новости по радио включил — писец, никто ничего не знает. Вы в порядке? Ну и славно. Своих домой отвез, велел жене с тещей сидеть и не высовываться. Хотя, если эта старая дура убежит и ее менты дубинками отаварят, я плакать не буду.
Митинги? Ник позвонил Михаилу, потребовал объяснений. Толстяк пыхтел и мялся, уверял, что пока не приехал в штаб, жаловался на молодежь, которую «не удержишь». Ник сильно подозревал, что на улицы вышли «щитовцы» и обыватели — вместе. Ощутили необходимость — и вышли.
