Хоть я и Атенеец, но кое-что понимаю и в вещих прозрениях Корвидов, и в том, чем кичатся Павониды. Как подвластны мне и потрошительские искусства Рапторов и Пирридов, хотя меня раздражает орудовать силами такого вульгарного свойства. Адептус Экземптус Тысячи Сынов – знаток многих вещей, и он более страшный противник, чем осознаёт кто бы то ни было в этом месте.
Но самое правильное – держать врагов в неведении относительно своей истинной силы.
Война – это путь обмана[57], и победителем становится тот, кому лучше удаётся скрыть свои удары.
Я могу слышать мысли моих запертых за решёткой братьев, удерживаемый в узде гнев Асубхи и припадки горячечной ярости его близнеца. Угрюмая меланхолия Гифьюа даже забавна в малых дозах, как и дерзкие обличительные речи, которые сочиняет Аргентус Кирон. Ни один из тех, кто хоть что-то решает, их не услышит, но желание Кирона отточить свои оскорбления не знает границ.
Все они в ярости от того, как несправедливо с нами обошлись, и ни один не понимает, что по-иному не могло быть. Тагор всё никак не успокоится по поводу оскорбительно маленькой численности войска, которое прислали для нашего ареста, но он распыляется в своём гневе на всё подряд: на наших пленителей, поскольку они первым делом отправились за нами; на солдат, которые убили его товарищей-воинов; на свой Легион – за то, что они его бросили.
Но больше всего на меня, потому что я их не предупредил.
Как мне подступиться к объяснению своих мотивов Тагору, если я сам их не понимаю?
Я самоустранился, и вовсе не из-за уговоров охотника за псайкерами. Его слова несли не больше смысла, чем хаотичный ментальный шум, которые порождают клочки варп-энергий. Скорее, меня удержало виде́ние, я был смущён своей грёзой о ледяном, озарённом голубым светом могильнике.
В ней я иду его замёрзшими катакомбами и вижу, что земля усеяна осколками стеклянистых костей. Миллионы их сыплются из разрушенных склепов бесконечным потоком, устилая собой каменные плиты. Я вижу отдельные кусочки, все до последнего, каждый блестит отражённым светом и хранит в себе воспоминание, запечатлённое на его остекленевшей поверхности.
В обломках костей отражается огромное красное око.
Я знаю, что это за глаз, я прекрасно его знаю, и он рассказывает мне об ужасном злодеянии, хотя я пока ещё не понимаю, что он хочет этим сказать.
Он унылое место, этот могильник, по которому я брожу в гнетущем свете факелов. Они застыли в безвременье, их пламя безжизненно и неподвижно. Везде вокруг меня мертвецы, я ощущаю на себе их взгляды. Если привлечь негативный лексикон древних, то можно сказать, что бремя их обвинений подобно проклятью.
Хотя в этом городе и царствует смерть, он пугающе прекрасен. Величественные проспекты мёртвых украшены вздымающимися статуями скелетов с косами и изваяниями злобных ангелов, чьи лица застыли в самых неистовых выражениях.
Что-то мелькает на краю моего поля зрения, оно проносится мимо, его окрас выделяется ярким пятном среди этого тлетворного пейзажа. Оно мчится стрелой между огромными монументальными скульптурами, это животное-падальщик, которого ни в коем случае не может здесь быть. Я узнаю его заострённую морду и рыжеватый мех, чёрные кончики его ушей и лап.
Канис Люпус, Волк Обыкновенный, вид, вымерший тысячелетия назад, – а вот поди ж ты.
Я не биологис, но каким-то образом знаю, что здесь этой твари не грозит смерть. Волк следует по моим следам сквозь костяную пургу, он всё ближе с каждым мгновением, хотя я размахиваю руками и выкрикиваю ему кровожадные угрозы. Осознав, что волка не свернуть с его пути, я перестаю обращать на него внимание и сосредотачиваюсь на том, куда несут меня мои ноги.
К чудовищной статуе, которой не было ещё мгновение назад, но которая вырастает из земли, как гигантская ракета, появляющаяся из пусковой шахты. Это крылатое изваяние безликого ангела, сделанное из необычного сумеречно-тёмного камня. С его широких плеч сыплется костяная пыль, а мимо несутся лавины такого размера, что они могли бы погрести под собой какой-нибудь терранский улей. Как и любой посвящённый с планеты Магнуса, я разбираюсь в символизме могучих стихийных сил и очень хорошо понимаю, какие времена смуты они предрекают.
Я ощущаю, что внутри этой статуи что-то есть. Что-то злобное наблюдает сквозь её гладкое, лишённое черт лицо.
Как я осознаю его присутствие, так и оно осознаёт моё.
Небеса над этой статуей поблёскивают тусклым металлом и золотыми шпилями. Над городом-мавзолеем неподвижно висит космический корабль. Его краска, изначально имевшая голубой цвет, сожжена дотла, и лишь перламутровые пеньки, оставшиеся от эмблемы его хозяев, служат указанием на то, что когда-то это судно принадлежало XIII Легиону. Имя корабля впечатано в его корпус буквами высотой в сотни метров, их витой шрифт выбит на адамантиевой обшивке на верфях Калта.
"Арго".
Я знаю, что это за судно. Это корабль-призрак, который распотрошён изнутри кошмарными созданиями, внушающими ужас самой высшей пробы. Их шкуры покрыты красной чешуёй, у них лоснящиеся чёрные языки, а в глазах отражаются все те постыдные мысли, что когда-либо приходили тебе на ум. Все, кто есть на этом судне, мертвы, и их смерти лежат тяжким грузом на совести того, кто всё ближе и ближе.
Он думает, что это его вина. Я знаю это с уверенностью, чья непоколебимость не уступает её нелепости. Что же он мог совершить, чтобы обречь это потрясающее судно на такую жестокую смерть?
Но в месте, подобном этому, абсурдно рассуждать об уверенности, здесь правда и ложь могут в один миг перемахнуть через огромные бездны пространства. Я работаю с неосязаемым, аллегорическим и нереальным, и всё же я выражаю уверенность. Это парадоксально, и я вполне отдаю себе в этом отчёт.
И лишь в этот момент я осознаю, что не один, что рядом со мной есть другие.
Я узнаю их, и понимаю, что все они мертвы. Они – призраки, которыми им ещё предстоит стать. Они оплакивают свой уход и пытаются поведать мне, каким образом приняли смерть, но их слова звучат бессмыслицей, и я не могу их понять. Каждый из них отвергнут и мёртв, и это его собственный выбор. Каждый был убит, и причины известны лишь ему одному, будь то честь, гордость, тщеславие или жажда знаний.
