Завадский чуть заметно пошевелился.
Павел наклонился над ним.
— Что?
— Надо… остановить их, — сказал он чуть слышно.
— Остановишь их, как же! — устало сказал Павел. — Их наверняка человек десять.
— Я… не об этом. Я о тех, оттуда… Вам надо… выжить. У меня не получилось, может, у вас… другими методами… нужно… предать все огласке.
— И кто бы это говорил? — удивился Борис.
Павел жестом остановил его.
— Там… в рюкзаке… в кармашке.
Павел расстегнул ремешок и извлек пластиковый футляр для фотопленки.
— Архивы… все… там.
Павел спрятал футляр в карман штормовки и застегнул пуговицу.
Борис подхватил Завадского под мышки и потащил.
Тот застонал. Лицо его побледнело до прозелени.
— Он умирает, — сказал Павел. — Ты что, не видишь?
— Умирает? А нам что теперь делать?
— Черт! — заорал лесник. — Ложитесь!
И первый бросился на землю, одновременно сдергивая с плеча ружейный ремень.
Автоматная очередь ударила откуда-то слева, и ближайшая ель осыпала их дождем сухих иголок и кусочками коры.
Никита сосредоточенно глядел в прорезь прицела, высматривая одному ему видимую цель.
— Похоже, вы были правы, — заметил он. — Они не склонны нам представляться.
Ружье сухо щелкнуло. Лесник торопливо отполз за массивный ствол и только теперь обернулся к ним.
— Шевелитесь, — сказал он, — чего рты пораскрывали?
— Куда стрелять-то? — беспомощно спросил Борис. Он близоруко вглядывался в зеленый сумрак, но видел лишь какие-то смутные мелькающие тени.
— Ах ты, зараза! — Павел лег между корней, развернув пятки, как на стрельбище, и положил перед собой ружье Завадского. — Вот он, там…
— Их там несколько, — заметил лесник. — Одного я положил… кажется.
Павел выстрелил. Отдача больно ударила в плечо, и тут же, точно эхо-переросток, в ответ прозвучала еще одна автоматная очередь. Он вновь дослал патрон и только тут услышал слабый звук рядом с собой — не то вскрик, не то всхлип.
Он обернулся. Борис лежал рядом с огромным вывороченным корнем, неловко прижимая к боку растопыренную пятерню. Кровь толчками просачивалась сквозь пальцы, пятная вымытую дождями лесную подстилку.
— Вот падлы, — сказал лесник, не оборачиваясь, — они его достали.
Павел, прячась между стволами, подполз к журналисту. Тот испуганно посмотрел на него.
— Убери руку-то, — сказал Павел сквозь зубы.
Но тот судорожно цеплялся пальцами за пробитую пулей ткань. Павел с усилием отодрал руку — она была холодной. Одного взгляда на рану было достаточно, чтобы понять — надеяться не на что.
Борис по-прежнему смотрел на него. В его глазах читалась смертная тоска.
— Что же ты не укрылся-то? — тихо сказал Павел. — Это же не игра… это все всерьез.
Тот закашлялся и тихо спросил:
— Очень плохо, да? Только честно…
— Павел, мать твою! — заорал Никита. — Что ты там возишься? Они подходят!
Павел выхватил у Бориса пистолет и наугад послал несколько выстрелов в движущиеся пятна. Потом вновь склонился над журналистом.
Тот вдруг спокойно сказал:
— Паршиво… послушай… вам надо уходить. Пленка у тебя?
— Дурака-то не валяй, — неуверенно возразил Павел.
— Никита… тебя доведет. А там… уж как получится. Только… будешь говорить с моей мамой… ты как-то… поосторожней… она расстроится.
Никита вдруг оказался рядом с ними.
— Отходить надо, — сказал он. — Что с ним?
Павел мялся.
— Похоже, мне крышка, — спокойно сказал Борис. — Послушай, — он поглядел на лесника, — уведи его.
Он пошарил рукой по земле и нащупал знакомую сумку. Потом вытащил оттуда коричневый брусок и положил его на колени.
— И пистолет, — сказал он, — оставьте.
Никита, пригнувшись, вложил ему в руку пистолет, потом обернулся к Павлу.
— Пошли, — сказал он тихо.
Павел по-прежнему стоял на коленях рядом с Борисом. Еще одна автоматная очередь раскрошила кору над их головами.
Борис пошевелился. Изо рта у него потекла струйка крови.
— Убирайтесь, — прохрипел он.
Павел молча стиснул ему плечо и пропал в подлеске следом за лесником.
Борис остался.
Он пошевелился, устраиваясь поудобнее, и усмехнулся. Так глупо… Почему он должен умирать за какие-то идеи, которые ни в грош не ставил? Охотился за сенсациями, не веря в них, занялся аномальными явлениями потому, что это было модно и уж, во всяком случае, интереснее, чем писать о посевной. Он даже не был фанатиком своего дела — обыкновенным средним журналистом, в меру циничным, в меру продажным… Как и когда игра обернулась реальностью? Каким образом судьба ухитрилась загнать его в эту жуткую ловушку, из которой не было выхода?
Он наугад расстрелял всю обойму и отбросил ненужный пистолет.
В упор рассматривать свои раны Борис боялся, но, скосив глаза, видел набухающий кровью свитер под штормовкой, а под ним, в прорехах, ка- кое-то неприятное месиво. Боли он почему-то не чувствовал — странно. Он пошевелил немеющей рукой и нащупал твердый брусок.
Сжимая в руке динамитную шашку, Борис полулежал, прислонившись спиной к стволу, рядом с Завадским, который по-прежнему глядел вверх, словно пытаясь сквозь ветки рассмотреть невидимое небо…
Когда фигуры в пятнистых комбинезонах подобрались поближе, он чиркнул колесиком зажигалки.
Павел, прихрамывая, брел по пустынной улице. Одинокая его фигура была видна издалека, хоть он и старался держаться под стенами домов, подальше от любопытных взглядов. В разномастной вокзальной толпе его грязная штормовка и разбитые сапоги не слишком бросались в глаза, но там он мог в любую минуту нарваться на проверку документов, а вот это уж было совсем ни к чему. Голова у него кружилась от голода и усталости. Самое смешное, что денег у него хватало, но Павел боялся зайти в кафе или магазин, появиться на людях. Ему казалось, что все на него оборачиваются, и в их любопытных взглядах ему мерещился вопрос: почему он молчит? Почему ничего не предпринимает?
На самом деле он просто не представлял себе, что предпринять. Пойти в какую-нибудь редакцию? Тогда все вернется к тому, с чего и начиналось, — к журналистскому расследованию. Кроме микрофильма, который, в принципе, можно и подделать, у него никаких доказательств нет. Завадский мертв. Регина мертва. Борис мертв. Он недоуменно покачал головой. Еще две недели назад он о них и понятия не имел, а теперь вот как все обернулось.
Но у Павла оставалось еще одно обязательство, и его надлежало выполнить в первую очередь.
Он остановился у стеклянного колпака телефона-автомата, который присмотрел заранее; оглянулся, убедившись, что на улице никого нет, и набрал номер Лизы.
Он насчитал восемь длинных гудков, прежде чем бросить трубку. Потом поспешно отступил, заняв заранее приготовленную позицию за каким- то рекламным щитом поблизости от автобусной остановки, и стал ждать.
Ждать ему пришлось недолго. Автомобиль вырвался из-за угла и с визгом притормозил перед телефоном-автоматом. Дверцы хлопнули одновременно, и шестеро очень похожих друг на друга пассажиров деловитой рысцой рассыпались по улице. Павел пожал плечами и неторопливо поднялся по ступенькам подошедшего автобуса, на стекле которого была укреплена табличка с надписью «Беляево».
Полчаса спустя он, остановившись напротив типового девятиэтажного дома, вглядывался в прямоугольники окон, соображая, какие именно из них принадлежат квартире Лизы. Пока он ехал, совсем стемнело. Потому ему не составило труда найти ее окна — два темных окна на шестом этаже выходили на бензозаправочную станцию, еще одно — во двор. Он прождал еще полчаса. Безрезультатно. Мучимый тяжкими предчувствиями, он вновь побрел по улице, направляясь к полуразрушенному, обреченному на снос флигелю, который присмотрел еще днем.
Всю ночь Павел просидел на чердаке, забившись в угол и вздрагивая от каждого шороха, какие обычно издает старый, разрушающийся дом. Он смертельно устал, но, лишь стоило ему заснуть, перед глазами возникали картины последних дней, такие яркие, что Павел вздрагивал и просыпался.
* * *
Лукин неохотно, постоянно оборачиваясь, двинулся за Никитой, но, стоило им отойти на какую-то сотню метров, за спиной раздался глухой удар, от которого стволы сосен загудели, точно гигантские барабаны, а дальний карьер отозвался долгим эхом.
Павел автоматически повалился лицом на холодную влажную лесную подстилку. Никита потряс его за плечо.
— Пошли, — прошипел он.
— Но Борис… — пробормотал Павел. В наступившей тишине его голос показался странным ему самому.
— Нет никакого Бориса, — коротко ответил лесник.
Павел медленно поднялся на ноги и побрел дальше. О Завадском он не спрашивал, поскольку отчетливо помнил синюшную бледность и остановившиеся глаза; когда он нагнулся над лежащим на земле военным, тот уже был мертв.
