Тони медленно вышел на середину улицы. Слева и справа виднелись сожженные останки автомобилей, грузовиков, мини-фургонов. При первом же взгляде на машины можно было догадаться о том, куда подевались люди.
Потом он чуть не споткнулся об обуглившуюся рекламу-домик «Итальянское мороженое» и понял, что оказался вовсе не на восточном конце города. Фостер был на Робсон-стрит. Заброшенные здания — это бывшие модные бутики и дорогие рестораны.
Тони свернул с улицы на площадь Робсона и увидел высохшие деревья и труп, лежащий лицом вниз в шести дюймах грязной воды, наполняющей заброшенную хоккейную площадку.
Он шел через панораму всех постапокалиптических фильмов, которые когда-либо были сняты.
«Может ли все стать еще более шаблонным?»
Позади него зловеще скрипнула на ветру какая-то вывеска, и свет начал меркнуть.
«Очевидно, может».
Потом волоски на затылке Тони зашевелились или даже встали дыбом. В общем, в затылке у него закололо, как будто тот знал то, что не было известно самому парню.
«Неприятное чувство. За моей спиной что-то есть. Конечно!.. Чтоб его! — Юноша продолжал идти как ни в чем не бывало. — Я не повернусь, не буду смотреть, не стану играть в эту игру. Два шага… три…»
На четвертом он почувствовал, что начал поворачиваться. Фостер не собирался этого делать, но больше не владел своим телом.
«Вот дерьмо! Я стал всего-навсего пассажиром, сидящим в собственном теле. Я уже проходил это, проделывал такое. Не хочу повторять».
Площадь Робсона перешла в Боундари-роуд. Тварь, обосновавшаяся в теле Тони, провела его через передние ворота студии.
Эми пошла к нему и что-то спросила. Ее губы были точно такими же красно-фиолетовыми, как и волосы. Фостер видел, как шевелились эти самые губы, но не воспринимал голоса женщины. Он не слышал ничего, кроме стука собственного сердца и твердого или же мягкого звука, с каким голова Эми ударилась о бетонный пол, когда он оттолкнул ее с дороги.
Ли и Маус ожидали его в звуковом павильоне под воротами. Они встали по обе стороны от Тони, и его мир растворился в их руках, губах, плоти, ощущавшейся как влажная резина, не дававшая ему дышать.
Ворота открылись и втянули их поодиночке: сперва Ли, потом Мауса, за ним и Тони. Сквозь свет, сквозь боль, в комнату с черными грифельными досками, покрытыми узорами, которые могли быть словами, иллюстрациями или математическими вычислениями. Невозможно было сказать, что именно содержали доски, потому что на двух из них были распяты тела, а третью явно приготовили для него.
Глаза мертвых были открыты. Судя по выражению лиц, эти люди прожили еще очень долго после того, как их пригвоздили к доскам.
Еще там был человек… Тони с предельной ясностью знал, что он там, но видел лишь бесформенную тень, протянувшуюся из темноты, ужасную кляксу на полу. Он почувствовал, как его тело двинулось к ней, хотел остановиться, но не смог. Его сердце бешено застучало. Парень понял, что будет проглочен точно так же, как Ли и Маус, если прикоснется к тени. Он потеряет недавно обретенное «я», станет всего лишь частью темноты.
Он не мог этого допустить. Только не снова!
Но принуждение было сильнее его, круче ужаса и необходимости существовать.
«Темнота. Комната, которую я видел чужими глазами. Мгновение, когда я был самим собой и чем-то еще. Минута холодной жестокости, высокомерия, нетерпения. Почему такая простая задача выполняется так долго?
И голос. Громкий, невыносимый, на который нельзя не обращать внимания».
— Сейчас восемь тридцать красивого солнечного воскресенья. Вы слушаете «Си-фан» [53]. Еще сорок пять минут рекламной бесплатной музыки. Давайте начнем с маленькой Эв…
Тони вылетел из постели, пересек комнату и выключил радио, не успев до конца проснуться.
Он выяснил, что лишь предельное отвращение к так называемому софт-року смогло его разбудить. Поэтому Эми когда-то и предложила парню поставить радио там, где он не смог бы дотянуться до него из постели.
Фостер прищурился, почти закрыл глаза, мгновение гадал, почему в комнате так светло, а потом вспомнил, что вторую ночь подряд он засыпал, оставив все огни включенными.
Но это не очень-то помогало.
Его кожу защипало под тонкой пленкой пота, когда вернулся ужас. Тони мельком увидел тень на грубом ковре, сделал два спотыкающихся шага и прижался спиной к стене.
— Сон. Это был всего лишь сон.
«Черт, мое подсознание оказалось каким угодно, только не утонченным!»
Он сглотнул и внезапно почувствовал себя в замкнутом пространстве комнаты как в ловушке. Шатаясь, Тони обогнул раздвижную кушетку, подошел к окну, отдернул занавески и прищурился на небо, сплошь затянутое облаками. Оно грозило дождем. Это было настолько нормальным, что юноша ухитрился взять свое дыхание под контроль.
Прогулка в туалет, чтобы опустошить мочевой пузырь, тоже помогла ему очухаться. К тому времени, как Тони спустил воду, вымыл руки и подошел к холодильнику, он чувствовал себя почти хорошо. Так же как и всегда спозаранку.
Фостер открыл холодильник, схватил с верхней полки пузатую бутылку колы и открыл крышку. Быстрый глоток убедил его в том, что напиток выдохся, но не скис. Кроме того, в пузырьках газа все равно нет ни кофеина, ни сахара.
Тони запрокинул бутылку, с каждым глотком чувствуя, как оживает, закрыл дверь холодильника и завопил. К несчастью, много выдохшейся колы попало ему в нос. Как только парень перестал кашлять и давиться, он уставился на другой конец комнаты. Из его носа и рта капали самые разные жидкости.
В его единственном кресле неподвижно сидела Арра.
Юноша внезапно вспомнил, что он голый, и запоздало передвинул бутылку к промежности.
— Какого хрена ты тут делаешь?
Арра тупо пялилась на него, и Тони понял, что на ней та же самая одежда, которую она носила вчера.
«Плохо. Очень плохо».
— Не знаю.
Лишь через мгновение Фостер догадался, что она ответила на его вопрос.
— Ты не знаешь, почему находишься здесь?!
Шаркая, он продвигался вперед до тех пор, пока не смог присесть и схватить с пола джинсы.
— Я не знаю, почему бы мне просто не отправиться в следующий мир.
— Угу.
Скромность уже покатилась в ад, поэтому Тони поставил бутылку на столешницу и натянул джинсы. Ему пришлось поерзать, чтобы как следует в них влезть. Он осторожно застегнулся — если бы его прищемило молнией, то утро стало бы еще более выдающимся — и почувствовал, что теперь лучше подготовлен к встрече со своей непрошеной гостьей.
— Итак… — Фостер повернулся к Арре с хорошо разыгранной небрежностью. — Я разговариваю с волшебницей или с тенью, которая ею управляет?
— Если бы я была заложницей тени, то сказала бы тебе об этом? — тускло улыбнулась Арра.
— Да, но покамест теням…
Край столешницы прижался к спине парня. Его правая рука сомкнулась вокруг ручки ящика со столовыми принадлежностями. Тони был уверен в том, что не все они сделаны из пластика.
— Покамест теням очень нравилось говорить: «Буа-га-га!»
— Нравилось что?
— Злорадствовать.
— Да, верно. Раньше они так не делали.
Арра на мгновение зажмурилась. Когда она снова открыла глаза, выражение ее лица показалось Фостеру странно знакомым.
— Они обычно прятались и вредили по мере сил, пока их не обнаруживали.
— Может, тени знали: им есть от чего прятаться.
— Может.
— А на этот раз они связались с телевизионщиками и с их повышенным самомнением.
— Правда.
Тони выпустил ручку ящика и сделал два шага вперед. То, что Маус — заложник тени, он понял почти сразу. Один взгляд на лицо кинооператора — и юноша увидел, что тот не управлял своим телом. Ему не нравилось смотреть в лицо Арры. Он сообразил, почему это выражение казалось ему знакомым. В последний раз он видел его на лице мертвого человека, пригвожденного к черной доске. Вообще-то даже не одного, а двух.
