Не прошло и часа, как Шмыга примчался назад. Крайне возбужденный, он пристроился рядом со снегоходом, в котором теперь расположился Крапленый, и на ходу пытался что-то показать знаками. Глянув, как щипач в тщетных попытках привлечь внимание чуть не кувыркнулся со снегохода, Волнорез обернулся к Крапленому:
– Там Шмыга чего-то нашел по ходу. Тормознуть?
Крапленый хмыкнул:
– Та он уже раз нашел. Ну, тормозни, покурим заодно.
Откинув люк броневика, вор выбрался на броню и, сворачивая самокрутку, вопросительно посмотрел на Шмыгу, тут же подскочившего к борту.
– Рассказывай, – проронил пахан.
– Там… – Щипач аж задыхался, так переполняло его желание рассказать об увиденном. – Там лагерь! И люди!
– Какой еще лагерь? – нахмурился Крапленый. – Ты, никак, бредишь?
– Лагерь старателей. И люди. Человек двадцать.
Через несколько часов основательно потрепанные зеки обрели новый дом. Старатели сначала обрадовались нежданным гостям. Ну-ка! Люди! Впервые за такое долгое время, да еще на технике! Радость была недолгой. Когда Волнорез с другими «торпедами» изъял все оружие, вплоть до топоров и столовых ножей, а Крапленый толкнул обильно сдобренную феней речь, из которой стало понятно, кто теперь здесь главный, работяги приуныли. Успешно выживающие здесь длительное время, наладившие какой-никакой быт, им совсем не улыбалось гнуть спины ради блага пришельцев. Однако через пару дней все понемногу наладилось. Во-первых, старатели поняли, что горбатить придется не им одним. Из всей шайки Крапленого иммунитетом к работам обладали от силы десять человек, остальные пахали наравне с другими. И даже те, кому работать не полагалось, не сидели без дела.
Волнорез стал во главе сколоченной из зеков и старателей охотничьей артели, Шмыга, вновь сильно приблизившийся к пахану, вместе с еще несколькими зеками взял на себя поисковые работы. А когда бывший бригадир старателей после чаевничания с продуманным Крапленым внезапно был поставлен старшим над припасами и инвентарем, совсем притихли. Да, кое-что изменилось. Теперь нужно было тщательно выбирать выражения, чтобы не задеть резких на расправу блатных, у которых каждое слово могло иметь несколько значений. Поначалу были непонятки, переходящие в молниеносную поножовщину или ночную «темную», но Крапленый вместе с бригадиром старались оперативно разруливать такие ситуации. Когда же начала роптать братва, дескать, мы так скоро и понятия забудем, пахан собрал всех пришедших с ним в большом бараке и произнес проникновенную речь. Мол, понятия понятиями, а выживать как-то надо. И гораздо проще делать это большой оравой. И так понятно, что народ здесь собрался крутой и уважаемый (при этих словах плечи расправились даже у «мужиков» и «шестерок»), но здесь не зона и резать почем зря народ, никакого понятия об этих самых понятиях не имеющий, не только глупо, но и недальновидно. Говоря короче, выпендриваться не перед кем. Старшие все, ну или почти все, поймут и простят, а старатели тоже парни матерые. И так прогнулись под нас, а борзеть будем – перебьют ночью, и вся недолга. Нет, не значит, что их надо бояться. Надо научиться с ними со-су-ще-ство-вать. После собрания народ расходился задумчивый. Против высказались только двое «отрицал», да только после их никто уже не видел.
Так жизнь маленького поселка потихоньку начала входить в колею. Зеки выбирались в поселок, стараясь тащить, в основном, по окраинам. В центр соваться никому не хотелось. В памяти еще был слишком жив плач ребенка, стоивший жизни стольким лишенцам. Добавил масла в огонь и рассказ старателей. Около года назад они тоже решили туда перебраться, но из четверых разведчиков, заночевавших там, не вернулся никто. А еще четверо, отправленные следом, нашли лишь обглоданные тела и разбросанные по занесенным снегом улицам внутренности. После этого мысли о переселении оставили. Хотя и без этого в поселке хватало страшных тайн. Взять, например, тот факт, что там не осталось ни одного человека. И трупов тоже не было. Крапленый предполагал, что всех эвакуировали, но бригадир старателей заверил его, что их бы тогда здесь тоже не забыли. А иногда, когда мороз особенно крепчал и успокаивался ветер, гоняющий мелкую снежную взвесь, со стороны пустого поселка доносился колокольный звон.
Всех этих страшилок хватало с лихвой для того, чтобы и старатели, и люди Крапленого держались в стороне, ограничиваясь редкими быстрыми набегами.
Шло время. Большая Земля не подавала никаких признаков жизни, и людям из затерянного в снегах лагеря старателей казалось, что они последние разумные существа на Земле.
* * *
Захар, нахмурившись, сидел на скрипящем металлическом каркасе, бывшем некогда офисным стулом. Ткань обивки давно расползлась, синтетика, набитая внутрь, вывалилась, и, чтоб не проломить своим немалым весом хлипкий пластик сиденья, Захар подложил на него кусок доски. Он был зол. Очень. Болел кулак, расцарапанный о металлический профиль, на который крепился пробитый в сердцах гипсокартон, болела нога, которой он с психу пнул буржуйку, отбив пальцы даже в крепких ботинках. Но злился Захар не на боль. Не на профиль, не на печку и даже не на тех, кто уволок снегоход. Захар злился на себя. За то, что не предусмотрел подобную ситуацию. Он знал, что здесь не один, и все же оставил технику. Перемудрил с подстраховкой. Побоялся тащить снегоход с собой и теперь остался ни с чем. Лишь припасы в кладовой за стендом, да бочка с топливом, утонувшая в снегу. И все.
Снегоход надо вернуть. Это однозначно. Хотя бы попробовать. Понять-посмотреть, куда его укатили, определиться, насколько реально вернуть технику, и действовать. Потому что других вариантов – нет. А оставаться в этом пропитанном страхом месте совершенно не хочется. Решено.
Захар растопил печь, загрузил ее дровами потолще, чтоб до утра не прогорело, и завалился на импровизированный лежак. Успел еще подумать, что, если следы за ночь занесет – будет крайне плохо, и отрубился, разом рухнув в бездну сна.
Проснувшись еще затемно, Захар стал готовиться к поискам пропавшей техники. Отодвинул стенд, зарылся в барахло, собирая необходимое. Не видя больше смысла в маскировке, растопил печь, вскипятил воды. Залил кипятком большую кружку, скривившись, окунул туда же пару чайных пакетов, сыпанул кубики рафинада. Несмотря на пакетированную форму, чай пошел великолепно, он пил его с явным удовольствием, шумно втягивая в себя горячую жидкость и отдуваясь. Залил термос, закинул его в небольшой рюкзак. Туда же полетела непочатая коробка с патронами, охотничьи спички, бумага для растопки и набор для чистки оружия. Захар заново набил опустевший магазин, загрузил один из подсумков патронами для обреза. Пистолет он снова пристроил в кобуре под мышкой, решив, что возможным оппонентам совершенно ни к чему знать о наличии еще одного ствола. Две запасные обоймы к нему он засунул в предназначенные для них петли на ремнях кобуры. Накинул на свитер толстовку с капюшоном, застегнул молнию, подошел к зеркалу. Насколько он мог рассмотреть, изучая в маленькой мутной поверхности зеркала свое отражение, кобуры под толстовкой видно не было. Он усмехнулся. А где он раздеваться-то собрался? Надел куртку, натянул поверх нее подвесную, поправил подсумки и застегнул на ноге кобуру с обрезом. Все, он готов. На руки – рукавицы, такие, чтоб скинуть враз, если что, рюкзак на плечо, карабин в руки – вперед!
