Она взяла меня двумя пальчиками за подбородок и резко толкнула. Я вылетел в коридор, шлепнулся на задницу. Раздавленная плесень мгновенно промочила штаны. Влага была едкой, как уксусная эссенция. Кожу тотчас защипало.
– Кажется, кто-то недавно говорил о собаках? Ну так будет тебе собака. Развлекайся!
Ирочка тоненько свистнула.
Застучали приближающиеся шаги. Цок-цок – когти по бетонному полу, шлеп-шлеп – лапы по мокрым лепешкам плесени. Цок-цок, цок-цок; шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.
В меркнущем свете фальшфейера возникла фигура крупного пса. Шерсть с головы и тела облезла полностью, и узнать Музгара мне удалось лишь по хвосту да лапам. Выпуклые сливы глаз смотрели только вперед. В раскрытой пасти болтался сухой ремень языка. Вывернутые наружу зубы были зубами упыря. Вопреки абсолютной невозможности заразить животных вирусом «У». Вопреки всему, что я знал о ночных, – Музгар был вурдалаком. И он был голоден.
Он вскинулся на дыбы.
За мгновение до этого я рывком наклонил голову к плечу, а плечо подал навстречу. Клавиша, расположенная на ремне шлема точно под ухом, клацнула. Фонарь погас. Вся энергия батарей направилась к ультрафиолетовому излучателю.
Музгар завизжал. Невидимый луч прожег в нем дыру диаметром с гандбольный мяч. Края дыры вспыхнули, засветились, как уголья в кузнечном горне. Огонь начал быстро распространяться, и вскоре вурдалак пылал уже весь. Я опрокинулся на спину, перекатился через голову и вскочил на ноги. Энергии в батареях должно было хватить еще на пару секунд. Подпалить высшего ультрафиолетом нереально, однако ослепить, обжечь, шокировать – вполне можно.
Ирина Рыкова беспечно склонялась над Эмином, вылизывая его со страстью любовницы. Поток драгоценного излучения уперся в ее очаровательные ягодицы, скользнул по спине. Фонарь тихо пискнул и издох.
Фальшфейер выбросил последний пучок искр. Нетопырица обернулась. Глаза сверкнули алым.
* * *
Одеревеневшие пальцы все еще не шевелились, но к рукам от локтя до плеча подвижность уже вернулась. Я двинул левую руку вперед, а правую подал назад.
В левой ладони было зажато цевье ружья.
Указательный палец правой лежал на спусковом крючке.
Вспышка, вырвавшаяся из ствола «Моссберга», показалась ослепительной. От грохота заложило уши.
– Что, тварь! – заревел я. – Сожрала? Сладкая у Раскольника ртуть?
Безжалостно сильные руки схватили меня за ремни разгрузки, швырнули на пол. Маленький, но страшно твердый башмак врезался в ребра, отбросив на добрый метр. Ружье выпало. Я схватился за рукояти кинжалов. Следующий удар пришелся в живот. Если бы не пряжка ремня, Ирочкин пинок разорвал бы мне все внутренности. Затем удары посыпались практически без перерыва. Несколько раз мне удавалось подняться на четвереньки, но это ничего не меняло – кроме того, что Ирочка, оскорбительно хохоча, пинала меня под зад. Я кувыркался по подвалу, полностью утратив ориентировку в пространстве и растеряв все оружие, кроме засапожного ножа. До него я просто не мог добраться, и слава богу – только себя изрезал бы. Вся чертова химия, которую я вколол и сожрал, перегорала впустую, ее действия едва хватало на то, чтоб смягчить боль. Меня забивала ногами женщина, красивейшая из всех, что я знал в жизни. Забивала, как мальчишки – угодившую в капкан крысу, и спасения от этого не было.
Удары прекратились внезапно. Я открыл глаза. Перед лицом вырисовывались алюминиевые перекладины. Сверху падал яркий дневной свет.
– Вылезай, убийца, – приказала Рыкова. Она даже не запыхалась. – Сдохнешь наверху. Насажу на сухую елку и буду любоваться, как тебя вороны клюют. А когда завоняешь, запах будет для меня приятней, чем любые духи.
– Сама убийца, – просипел я в ответ.
– Я еще никого не убила. А ты только что застрелил мальчишку.
– Врешь! – Скребя пальцами по стене, я развернулся. На Ирочке не было ни царапины. – Врешь, сука.
– Да пошел ты.
Она схватила меня за ремень и вытолкнула на поверхность. Без натуги, как игрушечного. Я сделал несколько семенящих шагов и рухнул на палатку. Палатка повалилась.
Из раскопа показалась Ирина Рыкова. Она взбиралась по лестнице легко, почти танцуя. Без помощи рук. В руках у нее были мои кинжалы.
Я вцепился в палатку, вставая, потянул на себя. Затрещала рвущаяся ткань. Из отверстия входного лаза вывалился ящик, еще какое-то барахло. Опустевшая палатка не весила практически ничего. Сломанным ребром выпирал центральный шест, неопрятной бахромой болтались растяжки с колышками на концах. Я метнул ярко-синий ком нейлона в нетопырицу. Пока та с проклятиями барахталась внутри, кромсая ткань кинжалами, я пинком открыл ящик и схватил косу.
Когда Ирочка высвободила голову и плечи, я был наготове.
Черное стальное полотно вжикнуло, очертив убийственный полукруг. Прекрасная головка Ирочки Рыковой полетела в яму.
Следом опрокинулось обмотанное нейлоном тело.
* * *
Спина Эмина с правой стороны была разворочена «нарциссом» от лопатки до шеи. Я вколол ему все уцелевшие уколы, как мог перебинтовал и только после этого вынес на поверхность. Он едва дышал. Жить ему оставалось от силы полчаса.
– Рыков! – заорал я во всю дурь. – Генерал, твою мать! Ты же здесь! Иди сюда, спаси парня!
Откликнулось только эхо. Да еще канюк. «Пи-и-ить! Пи-и-ить!».
– Ну и хер с вами, – сказал я. – Обойдусь.
До сих пор мне не приходилось препарировать человека. Тем более женщину. Если отбросить эмоции, не так уж это оказалось сложно. И даже почти бескровно. Вся кровь, что не вытекла через разрубленную шею в первые секунды, свернулась, превратившись в резинообразную массу вроде жевательного мармелада. Она даже к рукам не липла. И совсем не было запаха. Никакого. Будто я потрошил манекен.
Извлеченные органы я порубил на мелкие кусочки, побросал в найденную на месте палатки бутылку с минеральной водой, хорошенько взболтал и влил Эмину в рот.
Дальнейшее от меня не зависело, поэтому я заменил батарейки в фонаре и снова полез под землю. Нужно было разыскать оружие, забрать одежду и обувь Эмина.
Подземелье и без своей повелительницы не избавилось от плесени, уховерток и прочей вурдалачьей гадости. Не смолкло и шуршание, оно лишь слегка изменилось, напоминая теперь чей-то неразборчивый, но грозный шепот. Шепот то слышался где-то вдалеке, то звучал совсем рядом. Иногда казалось, что сопровождающее шелестящий звук дыхание, холодное и влажное, шевелит волосы возле уха. Это здорово действовало на нервы, и, если бы не благотворное действие спортивной фармакологии, я бы не вынес – с диким криком бросился прочь.
Когда я вернулся, Эмин выглядел намного лучше. Он спал. Щеки порозовели, дыхание сделалось глубоким и ровным. Срезав бинты, я увидел, как плоть новообращенного упыря выталкивает из себя шарики ртути, осколки кости, раскрывшийся «цветок» пули. Как ветвятся сеточки растущих сосудов и рубцуются раны.
