– Дата, дата, – поторопил их Шани и принялся копаться в ящике с инструментами. Мысль о том, что ему снова придется дотрагиваться до колеса, вызывала у него странный трепет, какой бывает, если стоять в горах над пропастью, когда разум говорит, что стоит сделать пару шагов назад, но чей-то голос шепотом велит посмотреть вниз и изведать томительное счастье падения. – Нам нужно определить время создания этого колеса, братья, помогите мне.
Втроем они с трудом открутили винты и сняли с колеса обод. Шани казалось, что он заживо препарирует человека. Затем он взял из ящика маленький рубанок и, мысленно попросив прощения у колеса, несколько раз провел им по деревянной грани. Инквизиторы дружно ахнули. Из-под лезвия закудрявилась темная стружка, и в воздухе отчетливо запахло терпким южным орехом. Шани провел ладонью по срезу, но, вопреки ожиданиям, больше ничего не случилось. Видимо, колесо уже сказало ему все, что считало нужным. Он опустил ненужный уже рубанок и произнес:
– Братья, это крептский орех. Последнее дерево спилили незадолго до начала проповедей Заступника.
Инквизиторы дружно ахнули и подошли поближе, испуганно глядя на срез. Черная древесина в том месте просвечивала красными прожилками. Шани вспомнил загорскую легенду: крептский орех раньше дрожал на ветру, потому что знал – на колесе из него погибнет Заступник, а под темной корой у него текла алая густая кровь.
– То есть это… – начал было один из братьев, но так и не закончил фразы.
Шани утвердительно кивнул:
– Круг Заступника. Это он.
Шани вдруг ощутил неимоверную легкость, словно в самом деле сорвался с горы и теперь летел вниз, еще не ведая о боли падения и не веря в возможность боли.
Круг увезли из Дворца инквизиции и установили для всеобщего поклонения в кафедральном соборе Залесского Заступника. Шани несколько раз доложил о результатах инквизиционного расследования, доказал подлинность сакрального предмета, и радость людская взлетела под облака, где по такому же кругу каждый день ходило солнце. Горожане потянулись в собор – поклониться святыне, которую уже успели наделить чудодейственными свойствами: якобы она исцеляла смертельные болезни и даже воскрешала мертвых, если те были хорошими людьми. Шани стоял возле круга и пытался ухватить за хвост какую-то упущенную мысль, что маячила на грани сознания и мешала ему, словно заноза. Яркий солнечный день будто бы вдруг утратил что-то очень важное – и Шани никак не мог понять, что именно.
– Благословите, ваша неусыпность…
– С праздником! Радость-то какая!
– Привел Заступник счастья дождаться…
– Благословите, ваша неусыпность…
Когда через несколько часов в голове зашумело от восторженных голосов, а лица счастливых горожан слились в одну пеструю лепешку, Шани отправился в закрытую часть храма, куда имели допуск только священники и представители инквизиции. Там хранились особые молитвенные колеса – цилиндрические барабаны на оси, исписанные молитвами на староаальхарнском наречии. Барабаны следовало крутить, читая древнюю молитвенную формулу освобождения разума, чтобы получить ответы на те или иные вопросы, когда молитвенные колеса выстроятся в нужном положении. Шани закрыл за собой дверь и некоторое время неподвижно стоял на пороге, глядя, как длинные ряды тяжелых, тускло блестящих колес уходят вдаль, и выпуклые буквы на них словно сливаются с вечерними сумерками. Затем он приблизился к сияющей медной рукояти и с усилием повернул ее.
Колеса откликнулись на зов с величавым достоинством – по рядам прошел низкий густой звук, не лишенный, впрочем, определенной мелодичности. Шани повернул рукоять снова, и молитвы, начертанные на колесах, встали в нужном порядке. Он пошел вдоль ряда, ведя пальцем по медным буквам с длинными хвостиками, и, когда выпавший текст закончился, то Шани оставалось только тяжело вздохнуть. Ему выпала молитва Отчаяния – слезный плач несчастного пророка Илии, потерявшего семью, дом и надежду и взывавшего к Заступнику из чумной ямы. Шани прорывался сквозь старинное нагромождение давно вышедших из употребления слов и словесных форм, но понял совершенно точно – события развиваются от плохого к худшему, и он уже ничего не сможет с этим поделать. Поздно.
Да где же Хельга, в конце концов? До архива полчаса спокойной ходьбы, она бы уже пять раз успела вернуться. Или вместо подлинного Круга Заступника решила готовиться к экзаменам?
Едва только он вспомнил о Хельге, как дверь молитвенного зала отворилась, и внутрь вбежал Михась. Парня трясло в нервном припадке, а по щекам его струились слезы. Раньше Шани и представить не мог, что этот упрямый бычок способен на истерику, – и это окончательно утвердило его в мысли о том, что свершилось непоправимое.
– Михась, что такое? – спросил он.
Академит вытер слезы рукавом мантии и выпалил:
– Ваша неусыпность, там Хельгин…
Шани почувствовал, что долгое падение завершилось. Удар о камни был физически ощутим – тело пронзило мгновенной и острой болью.
– Что – Хельгин? – спросил Шани и не узнал собственного голоса.
Щекастое лицо Михася исказилось в болезненной гримасе, он шмыгнул носом и разрыдался.
– Убили, – разобрал Шани сквозь громкие всхлипы. – Хельгина… убили.
* * *
Когда Шани сдал рыдающего академита на попечение инквизиционного лекарника и вошел в специальный медицинский зал, то Хельгу уже положили на стол для вскрытия, и Дервет, знаменитый столичный прозектор, готовился проводить аутопсию, подбирая нужные инструменты. Оторвавшись от своего ящика, он внимательно и серьезно посмотрел на декана инквизиции и промолвил:
– Ваша неусыпность… вам бы к лекарнику. Выглядите так, словно вас сейчас удар хватит.
Хельга лежала на сияющем железе особого стола для вскрытия – изломанная кукла в академитской мантии. Тонкая рука с черно-красным браслетом синяков на запястье свисала с края стола настолько жалко и безвольно, что Шани всем сердцем понял: это все. Она умерла. Это настолько не вязалось с реальностью, что не могло быть ничем, кроме правды.
– Не надо, – негромко сказал Шани. – Дервет, оставьте мне инструменты и уходите. Я все сделаю сам.
Больше всего он боялся, что прозектор начнет упорствовать, и придется вдаваться в объяснения и доказательства. Так и случилось. Дервет отложил взятую было пилку для вскрытия черепной коробки и подошел к Шани вплотную.
– Ваша неусыпность, ну зачем? Это же моя работа, – Дервет всмотрелся в лицо Шани и встревоженно проговорил: – Да вы еле на ногах стоите. Давайте так, вы присядьте пока, я за лекарником сбегаю.
Узкая изящная рука Хельги свисала со стола, и Шани не мог отвести от нее взгляда, думая только о том, чтобы не закричать.
