Узкая изящная рука Хельги свисала со стола, и Шани не мог отвести от нее взгляда, думая только о том, чтобы не закричать.
– Я вел их курс три года, – сказал он, стараясь говорить так, чтобы в голосе не проскальзывали дрожащие истерические нотки. Он и впрямь был близок к некрасивой истерике – настолько все внутри дрожало и рвалось. – Парень сирота, никого у него нет. Дервет, ну будьте вы человеком, Змеедушец вас побери. Не надо тут посторонних, – Шани подумал, что сейчас попросту возьмет Дервета за шкирку и выставит прочь, если тот не уйдет по доброй воле. Нужные слова едва выговаривались, их приходилось вытягивать наружу, а они упирались, словно знали: того, что случилось, нельзя исправить никакими словами. – Я все сам сделаю. Трумну только надо подготовить.
Дервет пожал плечами и произнес:
– Ну ладно, вы тут главный, в конце концов. Но лекарника вам все-таки надо. Не хочу вас на этом столе увидеть.
Когда он в конце концов покинул прозекторскую, то Шани некоторое время стоял неподвижно, собираясь с духом, а затем приблизился к столу и взглянул в мертвое лицо Хельги, искаженное болью. Глаза девушки, темно-зеленые неподвижные озера, были открыты и смотрели куда-то сквозь Шани и вверх, выше, словно Хельга хотела увидеть что-то очень важное или хотела заплакать, но не могла.
– Хельга… – негромко произнес Шани, и это имя никак не вязалось с мертвой куклой на столе, словно настоящая Хельга Равушка была очень-очень далеко и не имела никакого отношения к этому телу. Проведя ладонью по лицу и стерев слезу, Шани начал расстегивать академитскую мантию. По обычаю мертвеца предстояло обмыть и переодеть в чистое, а потом положить в трумну и похоронить на следующий день, когда солнце постепенно начнет клониться к закату.
«Я тебя очень люблю».
«Я тебя тоже».
Что он знал о любви, этот графоман… Ему не приходилось зачерпывать святую воду серебряным ковшом и отрывать кусок ткани от освященного лоскута, чтобы провожать в последний путь единственного близкого человека…
Приготовив все необходимое, Шани снял с Хельги мантию и отшатнулся, зажмурившись.
Ножевых ранений было пять. Судя по всему, смертельным оказалось последнее – широкое лезвие вошло прямо в сердце, оборвав страдания жертвы. Шани провел ладонью по холодной коже: а ведь до этого ее еще и били, причем, судя по отпечаткам, истязатели были обуты в тяжелую массивную обувь на манер той, что носит государев охранный отряд. Внутренняя поверхность бедер была покрыта засохшей кровью.
Шани выдохнул и опустил ткань в ковш со святой водой.
– Заступник волей своей и милостью очистит тебя от грехов, – хрипло произнес он и провел влажной тканью по лбу и щекам Хельги. Она смотрела в пустоту, и Шани знал, что этот мутный взгляд будет преследовать его до конца жизни. А сегодня она сложила гарантийный лист вчетверо, улыбнулась и убежала. Если бы он только знал, что Хельга бежит навстречу своей смерти…
– Будь невинна и чиста перед ним, как в момент рождения, – горло перехватило спазмом, и Шани несколько долгих минут молчал, восстанавливая дыхание. – Он примет тебя в вечно цветущих садах, и посадит за свой стол, и наградит непреходящей радостью…
Окровавленная вода стекала на пол, убегая по специально пробитому желобку в сток. А он ведь обещал, что с Хельгой не случится ничего плохого. И она верила.
– Он смоет с тебя боль и муку смерти и скажет: ты не знала счастья, так изведай, каково же оно. Ты уже не здесь, ты с ним, – Шани поднял руку и закрыл мертвые глаза; теперь Хельга лежала с сосредоточенным и торжественным спокойствием на грустном бледном лице, и это было действительно – все.
Закончив обмывать тело, Шани переодел Хельгу в чистый балахон, которых в прозекторской хранилось в избытке, обвил сложенные руки длинными четками и поправил волосы. Он провел несколько пустых часов, благословляя людей, не имеющих к нему никакого отношения, а Хельгу в это время насиловали и убивали. Если бы знать, если бы только знать… В кармане академитской мантии он обнаружил гарантийное письмо с собственной подписью, несколько минут рассматривал бесполезную бумагу, а потом гневным движением смял в ладони и швырнул в угол. Будь оно все трижды и три раза проклято, будь оно все…
В другом кармане оказалась тонкая золотая цепочка с крохотным Кругом Заступника, компанию которому составлял деканский аметистовый перстень. Расстегнув упрямую застежку, Шани снял свой перстень и надел на безымянный палец левой руки. От его союза с верой, заключенного в Шаавхази, не осталось ничего, кроме озноба и тьмы одиночества. Можно с полным на то правом считать себя вдовцом. Цепочка с кругом отправилась на шею хозяйки, и облачение покойной было завершено.
Кто? Узнать бы только, кто это сделал, да он ему сердце голыми руками вырвет! Шани стиснул кулак и ударил по столу, потом еще – просто ради того, чтобы ощутить что-то, кроме голодной жгущей пустоты. Боль пришла, но какая-то слабая, невыразительная.
– Хельга, – прошептал он. – Хельга, прости меня…
Никто не откликнулся.
Шани прошел к столу прозектора и взял отчетный лист. «Хельгин Равиш, – прочел он, – академит, младший сотрудник инквизиторского корпуса. Предположительное время смерти: пять часов пополудни. Предположительная причина: убийство. Тело найдено на площади Цветов, вход в восьмой дом».
Вот оно что. Хельгу замучили и убили напоказ, подбросив тело к его дому. Чтобы посмотрел, подумал и сделал выводы. Шани вдруг понял, что не может дышать – воздух поступал в легкие тугими короткими толчками, и перед глазами уже серела пелена обморока.
Он встряхнул головой, и наваждение медленно исчезло. Присев к столу и взяв в руки перо, Шани подумал и написал в заключении: «Причина смерти: удар ножом в сердце. Время смерти: пять часов пополудни, подтверждено». Поставив свою подпись, он откинулся на неудобную спинку прозекторского стула и закрыл глаза.
Неизвестно, сколько времени он просидел так, молча, наедине со своим горем, потом в дверь деликатно постучали, и в прозекторскую вошел Дервет. В руках у него был ларчик с алым кругом на боку – аптечка. Прозектор посмотрел на декана инквизиции и сокрушенно покачал головой.
– Ваша неусыпность, – сказал он, – выпейте-ка вот это, – из аптечки появились пузырьки с какими-то микстурами, и Дервет споро и ловко принялся смешивать снадобье. Шани следил за быстрыми движениями его рук и думал о том, что с такой же быстротой надо было бы смешать не лекарство, а яд. В воздухе приятно повеяло легким расслабляющим духом прянты; прозектор всунул бокал со смесью в руку Шани и приказал: – Залпом, ну. Залпом.
Шани послушно выпил, и дышать стало немного легче.
