– Не выйдет, нужен человек-ключ, с отпечатками и биоданными для подтверждения ввода.
– Ну и дурак же ты, майор. Мы что, чужие? Совсем вы там заигрались в свои игры. Сам теперь на боевом расчете моим солдатам и пояснишь свою сказку. А иначе один туда пойдешь. Кстати, а какие биоданные нужны для подтверждения?
– Радужка и ладонь. Живая. Мертвую аппарат распознает.
– Понятно. Вопросы есть? – Грязнов отрицательно вертит головой. А Боря задает свой главный вопрос:
– А правда, что домой оттуда можно позвонить?
– Правда, Боря, оператор сказал, что они выборочно били. Основные промышленные районы и ресурсосодержащие области оставили целыми. Так что позвоним хоть куда.
– Ну, майор, ты и зверюга. Сам себя не боишься? – примирительно спрашиваю я.
– Я таких, как ты, боюсь, молодых да шустрых.
– Боевой расчет в девятнадцать часов. Не придешь – принесут.
– Ага, не сомневаюсь.
– Как Кушак брать будем? Геннадий Петрович?
– Тут покумекать надо. Давай после боевого расчета прикинем, что к чему, лейтенант?
– Лады, а где Елена Ивановна? – Только сейчас я замечаю ее отсутствие.
– В бане, Черныш организовал.
– Тогда через два часа на боевом, – Боря вышел первым, довольный, и погнал делиться новостью с остальной братией, мы ему не мешали. Пусть. Солдат, осознающий то, за что он воюет, как личную цель, сам выложится полностью и товарищу не даст шлангом прикинуться.
Додумать мне не дали солдаты, гурьбой стоящие вокруг Шустрого на крыльце. Грязнов, шедший за мной, остановился и поглядывал из-за плеча. Я давно чуял, что моему подразделению чего-то не хватает. Особенно когда возвращался на заставу со стороны той или иной дороги. А теперь я понял: вот нам чего надо всем. Очень. А то как еду, так и помню. А как на заставу ввалимся, так заботы и проблемы давят в злобе своей и приходится оставлять на потом то, что стоит сделать не жалея сна. Этаким добрым пауком, к которому сходятся все тропки и дорожки, раскинулась застава меж двух водоразделов. Она уютно расположилась у горных подножий. Раскинулась паутинами пересекающихся путей, системы, МЗП, спотыкача старой, еще ртутной ЭСЗ, морщинами расщелков и шапкой ОППЗ над ней справа. Я гляжу на знакомые, как родной дом, очертания, и меня гложет мысль, что чего-то в этом облике не хватает. Вроде как прячемся мы, что ли, в собственной погранзоне, где каждый камешек ночью обойду без ПНВ и ФАСа с закрытыми глазами и не споткнусь. Знамя. Почему над моей суверенной территорией нет этого маленького атрибута государственности, справедливости и порядка? «Ну что ж. Будем исправлять недостатки по мере их выявления». – Парторг комендатуры так говорил, когда я служил солдатом. Исправим. Пускай знают, кто в погранзоне хозяин. И Шустрый, похоже, больший патриот, чем я. И его инициатива или будет мной наказуема, что вряд ли, или поощрена незамедлительно. Ведь не пожалел времени, сшил флаг со товарищи вместо собственного сна, личный штандарт заставы сотворил. А то, что сотворил, а не сделал, как ремесленник, это несомненно.
– Шустрый, это ты из чего флаг сделал? – с угрозой говорит из-за моего плеча старшина и показывает пальцем на выглаженное, без единой морщинки, полутораметровое полотнище, разложенное на перекошенном столе возле флагштока. Мы стоим на крыльце и глазеем, как каптер обметывает последними стежками крепления знамени. Слева от крыльца ажурная антенна для «Сокола-М», а справа самодельный флагшток из длинной трубы с двумя катушками. Одна вверху, а вторая внизу.
– Так из чего было, тащ старший прапорщик, – отвечает, подняв голову на нас, стоящих на крыльце над ним, каптенариус.
– Ну, белое, я так понимаю, ты из простыни сделал, которую у меня с НЗ утащил… – начинает Виктор Иванович, но его перебивает голос Пирмухаммедова сверху, почти от самого неба.
– Серый, бляд, сколько мне исчо тут сидеть? Веревку свяжи, руки устали. – Наверху, над заставой, почти на уровне кончика штыря антенны качается на конце трубы флагштока маленький и легкий Ибрагим, обвив ее своими руками и босыми но-гами.
– Е – забыл. – Каптер кидается к двум концам веревок и пропускает их под нижний ролик, натягивает и завязывает шнуры вместе хитрым рыбацким узлом. – Слазь, теперь не развяжется, – командует он Пирмухаммедову, и тот медленно перебирает руками по трубе вниз, спускаясь на землю. Не знаю даже, что и сказать. Не солдаты, а реввоенсовет на своих двоих, только кожанок не хватает и крейсера «Аврора» в Чулинке. Шустрый снова отвечает Грязнову. Я безмолвствую, разглядывая произведение искусства солдатской мысли.
– Виктор Иванович, – наглеет Шустрый вежливо. – Я ж маленький кусочек отрезал. Смотрите, отут подвернули, сделали заподлицо, чтоб нитки не распускались, а отут – пришили к синему куску. Видите двойной шов, крепкий, никаким ветром не порвет, нитка вчетверо собрана, – Шустрый демонстрирует шов спустившемуся с крыльца Грязнову. Солдаты смотрят встревоженно за действиями старшего прапорщика. Оно и понятно, вручную шили. Небось, все пальцы искололи, уйму времени потратили – вдруг Грязнов их порыв сейчас зарубит на корню своим снайперским авторитетом. Каптенармус расхваливает изделие и поясняет:
– Беда в другом была, тащ прапорщик, – укорачивает каптериус звание Грязнова, – на заставе синего материала нет! Хоть трусы на клаптики режь! – Услыхав такое, меня, как начальника, тут же обуревает бес поиска. И действительно, кроме трусов армейских, никакой материал, что есть в моей памяти, на синь полосы российского символа государства не тянет по цвету. А при приеме должности я основательно прошерстил все склады, а привезенное имущество вещевой службы принимал лично. Улыбка сама расползается по лицу, несмотря на загруженность мозга проблемами, связанными с Кушаком и иранскими притязаниями к нашему подгорному комплексу. От же смекалка ж у них, у моих пограничников. Пока Шустрый расплывается словами, междометиями и эпитетами перед Грязновым в описании трудностей пошива, я пытаюсь отгадать, где он взял синий материал для среднего лоскута трехцветного стяга далекого от нас Отечества. Отгадать никак не удается.
– Покрасил, что ли? – выдает свою версию Грязнов и грубо мнет пальцами синюю материю флага на столе.
– Товарищ старший прапорщик, – обиженно заявляет каптер, видя, как топорщится помятая лапой старшины ткань. – Только погладили, помнется же!
– Да нет, – сам себе и остальным, а в основном мне, говорит Грязнов, – фабричная покраска.
