Николай Полунин - Цербер

В отличие от большинства людей пожилых тетя Неля поднималась не рано, и Гоша с собеседником чувствовали себя вполне свободно.

Продолжительность дискуссии потребовала еще разок «два раза по пятьдесят», а затем сразу бутылку бренди, которое знакомый обозвал гадостью, и Гоше пришлось действовать одному.

Падая на тюфячок, Гоша четко помнил, что тару знакомый забрал с собой, а ему велел непременно подходить к ларькам, на то же место. Чтоб обязательно был.

Нет, все получилось совсем не так, как в тот раз. И вместе с тем — так же. Лучше.

Вновь исчезли стены, дом, воздух, солнце, и все, близкое и далекое. Остались: ей — судорожный, непередаваемый восторг, ему — секунды блаженного освобождения от тела, которое собралось в одну точку и взорвалось, и возвращение в сведенные мышцы, тоже наслаждение, и вновь что-то еще.

Но это было потом. А сначала они просто вошли.

— Солидно живешь, — сказал Михаил, оглядываясь. -

Прочно. Мне всегда не хватало такого духа поколений, проживших на одном месте.

— А мы и прожили на одном месте. Дедушкина еще квартира.

Елена Евгеньевна положила сумочку у зеркала, посмотрелась. В ней еще жило ощущение поцелуя, вкус губ, головокружение.

— Это он? — спросил Михаил из гостиной. Он стоял перед парадной фотографией деда в орденах и генерал-полковничьих погонах. — А это?

— А это папа, — сказала Елена Евгеньевна, привычно соскальзывая в Елену-первую, хозяйку дома. — Кофе? Выпить что-нибудь?

«Боже, что я? Это же Михаил, Миша, мой человек-зверь, неизвестный и такой желанный… У которого, между прочим, только что устроили погром в квартире, — напомнила себе она, — а он, не предприняв ничего, что в таких случаях полагается, моментально утащил меня, оставил этого своего чудовищного искалеченного приятеля… Может, то — вовсе не Михаила, а его квартира? Он, похоже, был только рад, все время смеялся одними глазами… Я-то как сюда привезти согласилась? Где были твои мозги, голуба моя? За такси платил, как провинциальный купчик. Или налетчик. Сдачи не надо… Так нормальные люди не поступают».

Похоже, настало время возмущенных недоумений.

— А это кто? Муж? Или тот самый, с которым мы всех победим? — Пропустив ее слова мимо ушей, Михаил продолжал осмотр семейных портретов.

«В ее квартире ни о чем говорить нельзя, — решил он, еще когда они сидели в машине и потом на улице спрашивал про светофор. — Елена. И у меня, кажется, ни с кем не было, как с тобой, но ведь это не имеет никакого значения. В любом случае это не имело бы самого главного значения, но есть срок этому моему счастью, не зависимый от того, когда там возвращается ее муж.

А кроме того, есть еще ребята из синих «Жигулей». Если они с налету подложили «жучка» нам в «Чероки», почему бы им не сделать то же самое в твоей фамильной квартире. Еще раньше, когда меня не было, а была только ты. Поэтому ничего я здесь говорить не буду».

— Вот это как раз муж. Можешь полюбоваться. Так что будешь пить, незнакомец?

Елена Евгеньевна рассердилась. На себя, на Михаила, вообще на все. Почему бы ему не поцеловать ее самому, например?

Его руки обхватили сильно и ласково, провели по телу от бедер до плеч и шеи, нос уткнулся в волосы на затылке. У Елены Евгеньевны задрожали колени.

Михаил целовал ее шею. Она слышала, как протяжно, долго втягивает он в себя ее запах и мимолетно порадовалась, что надушена сегодня, чем надо и где надо.

Утром, собираясь к нему, она надела самое лучшее белье, слегка насыпав пудры в чашечки бюстгалтера и невесомые трусики, и выбрила еще раз под мышками, и прошлась депилятором по голеням, и выдернула несколько черных волосков вокруг соска, и подровняла брови, и покрасилась — чуть-чуть, намеком, как всегда.

Ей надоело молчание телефона. Она больше не могла ждать. Михаил должен был оказаться на месте, и он там оказался.

Теперь она хотела показать ему себя, какая она.

— Подожди, — прошептала она, поворачиваясь к нему лицом. — Подожди, слышишь.

Каким-то чудом, мигом она разделась, закинула руки за голову. Михаил, сбрасывая с себя вещи, восхищенно оглядывал ее всю, ее тело, которое она так готовила для него, а сейчас отдаст. Он поймет, какой она может быть.

Слегка приподнимаясь при каждом шаге на мысках, она повела его в спальню. Встала у кровати, изогнувшись, приподняв грудь. Поочередно он взял ртом ее твердые темные соски. Она провела по его животу, гладкому и твердому, стиснула член, готовый для любви. Крепко обняв за шею, заложила одну ногу ему за поясницу и выгнулась, чтобы он мог войти в нее… и упала навзничь, обвив его ногами, а он сжал ей бедра.

Не вошел — влетел, ворвался туда, где его так ждали.

Стало нечем дышать.

— Мишенька… зверь… Бог… еще, еще…

вспышка — цветы — дорога — зеленый газон — вспышка

Тенью плыла она над синей травой, и метелки проносились сквозь ее призрачное тело, не задевая, не щекоча. Черная широкая лента реки сверкала рядом. Два отсвета, не пересекаясь, лежали на ней, две серебряные дорожки от луны, что висела над тем берегом, и от луны, что над этим.

Почти не различала она того берега черной реки, но одинокую фигуру на нем видела ясно.

Он гордо стоял, уперевшись в черный песок всеми четырьмя лапами, и кольцо змей на его шее зловеще шевелилось. Драконья пасть, которой оканчивался хвост, пылала щелью незакрытых острых челюстей. Огромные плечи, налитые силой, и могучий торс.

Ему не нужна лодка с безмолвным лодочником, которая никогда не перевезет ее обратно. Он несет свою службу на том берегу, откуда есть выход к свету, навечно потерянному для нее. Он не допустит ее туда.

Но если она спустится к черной воде и позовет — он придет к ней. Она знает.

Три головы со светящимися глазами задрались к мрачному небу. Три пасти испустили протяжный вой.

Он придет, он услышал. Сильный, сильный…

вспышка — цветы — дорога — зеленый газон — вспышка

— Сильнее! Сильнее!.. Миша, любимый…

Она то широко открывала обезумевшие глаза, то вжимала затылок в подушку. Внезапно выдернув ее из-под головы, одним сильным движением она подняла и себя, и тяжело бьющего в нее Михаила, подсунула подушку под поясницу.

Зверь в ней разрывал внутренности, расшатывал позвоночник…

Сколько это длилось, о, сколько же это длилось!

Она закричала.

…Пришла в себя от осторожных прикосновений ласкающих губ, языка к животу. Внутри стихало. Ослаблялась струна.

Она больше ни с кем не захочет. Она не сможет больше ни с кем, кроме Михаила. Выходит, Андрей и тут был прав? Насчет Бусыгина? Она тихонько засмеялась. Умница Андрей, все-то предусмотрел.