— Позвольте спросить, господин майор, — поинтересовался Макс, — за счет чего вам это удается? Ну, я имею в виду — такая стойкость…
— Дисциплина и еще раз дисциплина, — самодовольно усмехнулся Бигнер, — вот наш главный метод. Конечно, еще нужны и поощрения. Кнут и пряник, как говорится. Если испытуемый хорошо себя проявляет, показывает храбрым воином и дисциплинированным солдатом, точно и старательно выполняющим приказы командира, то со временем он может заслужить прощение и вернуться в обычную часть…
— Так значит, у вас служат в основном преступники? — уточнил Макс.
— Да, разумеется, — холодно кивнул Бигнер, — хотя мы предпочитаем называть наших подчиненных испытуемыми. Странно, что вы этого не знаете, господин лейтенант…
Майор впился в Макса холодными, прозрачными глазами, в которых сквозила явная подозрительность.
— У лейтенанта Штауфа недавно была сильная контузия, — вступился за Макса майор Хопман, — которая и привела к обширной амнезии. Петер, к сожалению, много чего позабыл…
— Да, — виновато улыбнулся Макс, — меня сильно двинуло по голове взрывом… Последствия сказываются и сейчас — я иногда забываю самые простые, элементарные вещи, которые должен хорошо знать…
— А, тогда понятно, — кивнул майор. — Я знаком с подобными случаями. Что ж, на войне всякое бывает… Так вот, специально для вас повторяю: мои испытуемые — это люди, совершившие, так сказать, некие правонарушения. Не слишком тяжелые, впрочем. В основном — мелкие кражи, самовольное оставление части, непослушание, неповиновение командиру, трусость… И тому подобное — ерунда, одним словом. Вот их и собрали в особую часть, чтобы они могли в бою искупить вину и очиститься перед Рейхом. Все лучше, чем просто держать их в тюрьме — кормить, тратиться еще на охрану. А так они принесут хоть какую-то пользу, послужат фюреру и Германии.
— Хм, выходит, у вас не самый лучший людской материал, — скептически заметил Макс, — трудно поверить, чтобы трус, попав в ваш батальон, сразу стал храбрецом… Как же он может заслужить помилование?
— А этого от них и не требуют, — пожал плечами майор, — достаточно того, чтобы они могли хорошо и честно выполнять свой воинский долг и подчиняться командиру. Дисциплина, ответственность и послушание — вот основы нашей службы. Впрочем, вы и сами это знаете. А что касается помилования… Так большинство из моих подчиненных до этого просто не доживает — убыль в ротах достигает восьмидесяти процентов. Это потери среди испытуемых, само собой, которые проходят у нас исправление, а среди постоянных служащих они в основном в пределах нормы. Хотя, конечно, они тоже нередко гибнут… Что поделать, война есть война, и нас часто бросают на самые горячие участки фронта. Зато наш батальон постоянно пополняют — преступников, как вы понимаете, в вермахте пока хватает…
— А политические? — встрял в разговор майор Хопман. — Я имею в виду — разные там недовольные, социалисты, коммунисты… Они у вас есть?
— А как же, — поморщился майор, — имеются, куда же без этого! Но, слава богу, в очень небольшом количестве, и погоды не делают. А еще у нас есть разные там извращенцы — гомосексуалисты, насильники… К счастью, те долго не живут. Я стараюсь посылать их в атаку в первую очередь, на самые горячие направления. Так что их жизнь — до первого настоящего боя, а потом — или трибунал, если сдрейфят и побегут, или сразу в испытательный ящик.
— Куда? — опять-таки не понял Макс.
— В испытательный ящик, — повторил, громко смеясь, гауптман Шуверт. — Так у нас называются гробы, куда мы запихиваем останки испытуемых. Иногда по двое-трое в один — для экономии места. И свободное пространство все равно остается — если они попадут под русские танки или их «ратш-бумы». Собираем испытуемых по частям, что найдем, набиваем полный ящик и хороним. Просто и дешево. Не зря же наших ребят называют «живыми мертвецами»…
«Веселый парень этот гауптман, — подумал про себя Макс, — смешливый, жизнерадостный. Надо будет с ним подружиться — такие любят болтать. Глядишь, и узнаешь для себя что-нибудь полезное и нужное. А то служишь-служишь, а много чего все равно не знаешь…»
Вот как с этими немецкими штрафными батальонами, к примеру. Макс раньше думал, что они были только в Красной Армии, а оказалось… Нет, надо бы лучше узнать службу, а то так недолго и лопухнуться.
— Я слышал, что у русских тоже есть такие подразделения, — решил блеснуть он знаниями, — называются, кажется, штрафные роты. Но там четкие правила — служить до первого ранения. Пока, так сказать, не искупишь свою вину перед Родиной кровью. А потом можно возвращаться в свою часть. Причем, говорят, реабилитированному возвращают все, что отобрали при аресте — и награды, и личное имущество. Даже восстанавливают в воинском звании и должности.
— А если, скажем, провинился майор или полковник? — недоверчиво спросил гауптман Шуверт. — Неужели их тоже прощают и позволяют потом опять командовать людьми? И посылать своих солдат на смерть?
— Разумеется, — кивнул Макс, — хоть целый генерал! Если искупил свою вину кровью — служи дальше, сражайся, как можешь. В русских штрафных ротах, говорят, можно даже медаль или орден за храбрость получить, если геройство в бою проявишь…
— Это глупо, — скептически заметил Бигнер, — зачем возвращать на командирские должности провинившихся людей? Лучше использовать их в качестве рядовых — они все рано будут хорошо воевать, офицерская честь не позволит им отступать или праздновать труса. Да и выхода у испытуемых все равно нет — или геройски сражайся, или с позором умри. Уверен, что большинство выберет первое… А если они откажутся драться, их ждет трибунал и, скорее всего, расстрел. Так что у нас все лучше продумано, чем у русских: есть поощрения в виде возможности вернуться в обычную часть, но есть и наказание — трибуналы. Человек сам вправе выбирать… Однако на моей памяти все предпочитают все же первое, стараются выжить и заслужить прощение. Конечно, о возвращении орденов при этом не может быть и речи, а тем более о новых наградах, да еще во время отбывания наказания… Мне кажется, Сталин в этом вопросе проявляет излишнюю мягкотелость, с преступниками на фронте нельзя так либеральничать…
Макс чуть не поперхнулся: Сталин — и мягкотелый либерал? Вот уж никогда не подумал бы… Скорее наоборот.
Майор между тем продолжал рассуждать:
— Конечно, люди у нас в батальоне разные, есть и просто оступившиеся, а есть и закоренелые негодяи, которых не исправить, но одно могу сказать — завтра все они пойдут в бой. И будут отлично драться — так, как нужно. Плечом к плечу, спина к спине… А мы с Гансом (кивок в сторону Шуверта) пойдем позади них с автоматами в руках. И пусть хоть одна сволочь попробует остановиться или повернуть назад!
