Из туннеля вышел Носов. Судя по тому, что Шестеру он нес на согнутой руке и особо не спешил, летучие жители туннеля большой опасности для людей не представляли. Следом за Вездеходом из туннеля вышел его напарник, на ходу стряхнувший с плеча летучую мышь.
– Я же сказал, Толян, все нормально, – сообщил Николай приблизившись.
– За исключением летучих мышей.
– Ну, да. Теперь их там нет. Улетели. Шмыгнули в оба конца. Кстати, проход через туннель имеется. Нам только остается соорудить мост через эту ямищу, чтобы не оставлять машину здесь. И больше – никаких забот.
– Есть заботы, Колян, – прохрипел больной. – К сожалению, есть.
– Э-э-э… Ты чего, паря?
– Того. Бронхит. Кхе-кхе-кхе…
Вездеход сочувственно кивнул:
– Да, дела. Плохо, конечно, но… Ты отдыхай, а мы пока делом займемся.
Построить мост через провал, как планировал Носов, не получилось – поблизости не оказалось материалов подходящего размера. Правда, нашелся другой вариант. Место для проезда «вездехода» можно было бы освободить, сбросив с эстакады остатки двух легковушек. Они стояли на самом краю, но попотеть пришлось основательно. Тем более что выполнять эту работу пришлось всего двоим. Носов, несмотря на все его качества, мало чем мог помочь в передвижении тяжестей, а больной расклеился окончательно. Машины, казалось, вросли в эстакаду, слились с ней воедино и ни за что не хотели сдвигаться с места. Лишь через два часа раздался победный грохот – вниз рухнула первая легковушка. Чтобы столкнуть вторую, понадобилось воспользоваться «вездеходом». Толик вновь уселся за руль. Ему пришлось проявить чудеса управления машиной, чтобы не только не рухнуть в провал, но и направить «вездеход» в нужном направлении. Импровизированный кроватный бампер уперся в автомобиль. Томский вдавил педаль газа. Очень осторожно. Если дать полный ход, то с эстакады можно свалиться и самому. Послышался скрежет, и автомобиль сдвинулся на пару сантиметров. Потом вздрогнул всем ржавым телом и пополз к краю эстакады. Толик поддал газу еще, а потом резко затормозил. Автомобиль качнулся. Замер. Качнулся опять и нехотя ухнул вниз.
К тому времени, когда последнее препятствие было, наконец, устранено, почти стемнело. Несмотря на холод, Томский обливался потом и чувствовал себя ничем не лучше заболевшего товарища. До туннеля он добрался только чудом. Доехал до его середины и, припарковав машину у стены, уронил голову на руль.
К чертовой бабушке, к свиньям собачьим, к едрене фене и так далее. Он слишком устал, чтобы даже просто слезть с «вездехода», и если бы в туннеле появились толпы кровожадных мутантов, с удовольствием отдался бы им на растерзание. Все что угодно за драгоценную минуту покоя…
– Толян, эй, Толян!
– Чего тебе, Вездеход?
– Я не Вездеход. Посмотри.
Томский поднял голову. Действительно не Вездеход. Краб. Такой же, как при их первой встрече. В дурацких сапогах…
– Ты мне снишься. Ты умер. Тебя унес птеродактиль.
– Если унес, то откуда тебе знать?
– Знаю, и все тут.
Краб улыбнулся:
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Толик улыбнулся. Сон. Только во сне Краб мог разговаривать стихами. Наяву он хоть и был отличным парнем, но с творчеством Гумилева не ладил.
– Чего тебе, Краб?
– Ничего особенного. Просто хотел напомнить: тебя ждут, на тебя надеются. Не время раскисать, когда до цели не так уж и далеко.
– Чего привязался? Никто и не раскисает!
Томский увидел, что последние его слова адресованы пустому месту. Краб исчез. Испарился. На том месте, где он стоял, горел небольшой костерок. Вокруг него вертелась Шестера, а Вездеход, сидя на корточках, колдовал над фляжкой, которую пристроил над огнем. Толик слез с машины, прошелся, чтобы размять затекшие ноги.
– Я тут немного вздремнул…
– Ага. Пару часиков.
– Что?
– Ничего. Просто говорю, что ты проспал два часа.
– Ну и ну!
Вездеход закончил мешать варево, снял противогаз. Втянул носом воздух, поморщился. Поднял фляжку, отхлебнул из нее.
– М-да. Жидковат супец. Но в нашем положении это все-таки лучше, чем ничего.
– Ты что, суп во фляжке варил?
– Ага. Грибной. Другой посудины под рукой не было, вот я фляжку и приспособил.
– А грибы откуда достал?
– Да у меня по карманам много всякой ерунды рассовано. Не вижу ничего смешного, Томский! Хлебни лучше сам. Знатный супец.
Толик снял противогаз и отведал угощение. М-да, скромностью Носов явно не страдал – питаться таким варевом можно было только с большой голодухи.
– А остальные где? – поинтересовался Томский, возвращая фляжку владельцу.
– Спит остальной. Не будем парня будить. Оставим немного супа, но будить не станем.
– Ты о чем, Коля? Почему остальной?
Ответ Томскому был не нужен. Он все понял. За кругом света костра лежал заболевший солдат. Неподвижно и умиротворенно. С руками, сложенными на груди.
– Помер наш больной, – Носов остановился рядом с Томским. – Покашлял себе, покашлял, а потом затих. Я думал – уснул, а оно… Вот как получается.
Итак, их осталось всего трое. Даже не успев выбраться за пределы Москвы, группа потеряла большую часть состава. Назвать этот поход неудачным было мало. Катастрофа ведь не имеет с неудачей ничего общего.
Чтобы чем-то занять руки и отвлечься от грустных мыслей, Томский направился к «вездеходу». Машине еще предстояло послужить им, и небольшой осмотр ей не повредит. По пути Толик обошел спящего солдата. Тот свернулся калачиком, пристроив голову на прикладе автомата, и даже не шевельнулся, когда Томский прошел рядом.
Больших проблем у «вездехода» он не обнаружил, но все же провозился у него не меньше часа. Слышал, как переговариваются о чем-то Носов и проснувшийся солдат. Коля называл его Митяем. Интересно, они познакомились только что, или карлик знал Митяя раньше? «В любом случае выходит, Толян, что Носов – молодец, а ты – хреновый командир. Узнаешь имена своих солдат, только когда их хоронишь… И то, что на твоей станции полно людей – вовсе не оправдание».
Томский обернулся к товарищам.
– Как его звали?
– Знаю только кличку, – пожал плечами Митяй, сразу сообразив о ком речь. – Муха.
– Почему Муха?
– Может, по фамилии? – предположил Вездеход. – На муху он не похож. Крупноват…
На этом беседа закончилась. У Томского не было настроения ее продолжать, а Носов и Митяй уловили это и тоже перестали болтать.
Между тем, темные пятна выходов из туннеля стали светлеть. Приближалось утро. Сборы в дорогу прошли в полном молчании. Муху просто уложили у самой стены, привалив тем, что попалось под руку.
