Подействовало! Испуганный наводчик ныряет обратно в ИС, захлопывает люк. Я достаю из кармана обломок автомобильного зеркала и, осторожно держа за самый кончик ручки, выставляю за угол. Воронка от авиабомбы, рядом перевернутая пэтэошка, черный остов сгоревшего грузовика, баррикада из булыжников, за которой маячат серые каски — это все не то, не то… ага, вот ты где! Массивная туша «королевского тигра» медленно движется вдоль фасада дворца, ствол развернут в нашу сторону. Уйдет он, как же! Некуда ему теперь уходить, к самому логову загнали.
Все-таки я выдал себя блеском — длинная пулеметная очередь выбивает из угла облако каменного крошева. Поздно спохватились, я уже вовсе и не там, я уже под броней. Так, башню примерно на два часа.
— Николаич, попробуем «качели». Сейчас резко подаешь вперед, на десять метров, замираешь и после нашего выстрела сразу назад. Понял?
— Чего ж не понять, — хрипит в наушник мехвод. — Сделаем в лучшем виде.
— Басечка?
— Я готов, тарищ майор, снаряд в стволе, рука на спуске.
«Ты только не стрельни раньше срока», — думаю я, но вслух не произношу — для Басечки, а точнее, лейтенанта Васечкина, это далеко не первый «зверек».
— Давай!
Рев дизеля, скрежет гусениц. ИС вылетает на площадь, замирает, Басечка доворачивает башню… Я успеваю заметить сноп искр на вражеском борту, а затем уже наш танк вздрагивает от страшного удара.
— Командир! Командир, ты жив?!
— Жив, жив, — отзываюсь я, пытаясь оторвать от плеча клешню заряжающего. — Только трясти не надо, а то еще раз приложишь затылком о броню…
— Фрицы драпают, командир!
В голове по-прежнему гудит, но любопытство побеждает. Распахиваю люк, подтягиваюсь — и точно, драпают, серые шинели мелькают уже в сотне метров за баррикадой. Даже пулемет бросили, чтобы бежать легче было. Повезло… могли ведь и «фаустами» приласкать, пока мы тут раскорячились.
А вот «Королевский тигр» уже никуда не спешит — стальная громадина замерла, по броне пляшут прозрачно-рыжие языки огня. Отбегался. Точка.
— Николаич, что там у нас?
— Правый ленивец начисто снесло, — докладывает, разогнувшись, мехвод. — Ну и следующий каток расковыряло. В общем, товарищ майор, дня на два мы отвоевались.
Отвоевались… Я катаю это слово на языке, будто леденцовую конфету. Бой на этом участке затих, только с юга легкий теплый ветерок то и дело доносит заливистую трескотню выстрелов и тяжелое, солидное уханье пушек. Утром начштаба сказал, что наши соседи из 88-го тяжелотанкового полка прорвались к Рейхстагу. А мы — мы отвоевались!
— А я думаю, парни — совсем!
— Что «совсем»? — вскидывается Басечка.
— Совсем отвоевались.
— Так Николаич же сказал «дня на два»…
— Ну да, — киваю я. — А войны осталось и того меньше.
Басечка непонимающе смотрит на меня. Наконец до него доходит — он срывает с головы шлем, швыряет его куда-то вверх и начинает хохотать, звонко, заливисто, так, что бегущие мимо пехотинцы испуганно шарахаются в сторону.
— ОТ-ВОЕ-ВАЛИСЬ!!!
Сергей Чекмаев
ДОЛИНА РЖАВЫХ. ПРЕДБАННИК
Черт его знает, что там было раньше. Может, наша рембаза или армейский СПАМ напополам с пунктом сбора трофейной техники — иначе откуда бы там взялось столько немецкого или английского хлама? Полигон? Или даже целый танковый завод, укрытый в узкой долине от чужих глаз и чужих бомб. Сейчас никто уже и не помнит. Слишком мало осталось тех, кто помнит, и еще меньше тех, кто что-то помнит сам, а не с чужих слов.
После Удара Возмездия, когда полумертвый рейх сыпал горячими «фау» по наступающим дивизиям на Востоке и на Западе, ответный удар из-за океана выжег в центре Европы все, что еще шевелилось.
Возможно, все было не так, — и слепое серое небо повисло над миром совсем по другой причине, — и не из-за пляски взбесившихся атомов миллионы тонн пыли надолго, если не навсегда, спрятали Солнце, украли дождь и почти стерли разницу между ночью и днем.
Память об утерянном навсегда — слишком большая роскошь для горстки выживших и выживающих.
А свалка железных остовов в Долине Ржавых была для нас всем… Запчасти, боеприпасы, металл, масло, остатки дизтоплива и бензина в баках. Продуктовые пайки из НЗ кормили и нас, и соседей уже не первый год. И пока мы продолжали находить заветные схроны с едой и обмундированием, люди верили, что общине удастся протянуть еще немного, пока черный пепел сгоревшей планеты не осядет на землю. Пока не вернется дневной свет, чтобы можно было снова сеять. На этот раз — с надеждой, что хлеба все-таки взойдут.
Но очень скоро выяснилось, что не только наши облюбовали Долину. С противоположного конца, скрытого мглой пепельной завесы и проливными пылепадами, на гигантскую свалку приходили поживиться и те, другие. На покрытых копотью угловатых танках. Сначала их по привычке звали «Гансами» да «фрицами», но потом прижилось наименование попроще.
За рычагами сожженных машин сидели обгоревшие до черноты скрюченные мертвецы. Живыми, в пыльном мареве, в бешеной танковой карусели их мало кто видел толком — вывалится неясная фигура из чадящей железной коробки и рванет на полусогнутых подальше от мясорубки. В оптику ни черта не разглядишь, а поднимать люки в бою — затея для безумцев.
Так и прозвали их — «черные».
Лейтенант Трегубов не верил в везение, форс или судьбу. Он знал, конечно, что в Силах самообороны его за глаза зовут Счастливчиком, но сам себя таковым не считал. Какое тут счастье, если на груди — две золотистые нашивки за ранения, если уже не раз приходилось гореть в искореженной броне и возвращаться из Долины на своих двоих, волоча на плечах раненых, ослепших танкистов. Живым из всех передряг выбрался, семь железных лошадок сменил, экипаж целиком — трижды… какое уж тут, к чертям, везение! Ненависть, злоба да накопившаяся в руках и под веками не проходящая уже столько месяцев усталость.
— Трегубов! К командиру!
Степан поднялся, подтянул ремни, взял планшетку. Экипаж, ремонтировавший поврежденный в недавнем бою каток, разом перестал стучать, лейтенант почти физически ощутил, как взгляды товарищей уперлись ему в спину: «Ну что там еще? Отдохнуть бы чуток, командир!»
Да, отдохнуть было бы очень кстати. Придавить часов десять на узкой казарменной койке или просто полежать на промасленном брезенте в дальнем углу ангара, чтобы не попасться на глаза зампотылу Клевко.
Но в роте «Тула», которой командовал Трегубов, осталось на ходу всего три танка, считай, уже не рота, а взвод. А приказы никто отменять не собирался — и значит, снова придется месить траками пыль за себя и за того парня, пока не восстановят подбитые машины или пока снабженцы не притащат из Долины несколько старых развалюх, пригодных для ремонта. Ну, а чтобы они смогли хотя бы на километр отползти от оборонительного вала, вылезти из-под спасительного зонтика артиллерийских самоходок — нужны танки, танки и еще раз танки. Прикрывать, сопровождать, защищать.
