Джос буквально разрывался на части.
Толк, разумеется, знала про эту культурную проблему. Она могла бы деликатно держаться в стороне во избежание всяких возможных проблем. Но она этого не сделала.
И с чего бы это, а, простачок Джос? Хмм…?
Джос ожесточенно потер костяшки пальцев. Какой розовой стала тут кожа. Чистая. Очень чистая.
Толк не уходила по простой причине — он желал ее и не только телесно. И она знала это. И явно желала того же, потому и не была обижена его мыслями. И в этом-то и состояла настоящая проблема….
— Я бы не советовала тебе полностью счищать кожу, Джос. Попадет в перчатки гной — и привет.
Помяни искусительницу — и оп! она уже на месте!
Он пробормотал что-то.
— Извини? Я не расслышала.
Джос машинально продолжал мыть руки, словно персонаж из старой голодрамы, которому казалось, что, как бы усердно он ни отмывал руки, — на них все равно остается кровь его отца. Как там его звали?..
Он сделал глубокий вдох. Может, хоть так получится…
— Слушай, Толк. Я… ммм в смысле… э… — Проклятье, как это тяжело! Термин "смешанные чувства" и близко не подходит к тому, что он чувствует. Тут больше подходит: "хорошо взболтанные чувства".
Она сладко улыбнулась ему, притворяясь — он это знал — будто понятия не имеет, что он чувствует.
Он выпрямился, сунув руки под осушитель.
— Почему ты все так усложняешь?
— Я? Простите, что я усложняю, Доктор Вондар?
Тончайшая нить йиегерского волокнистого сахара не растаяла бы сейчас на ее языке.
— Ты знаешь про традиции моей культуры, — сказал он, решив не обращать на это внимания.
— Да. И это знание тебя смущает?
— Проклятье, Толк. Ты отлично знаешь, о чем я!
Она посмотрела на него невинным взглядом, ее глаза были так широко открыты, что саллюстианин показался бы узкоглазым.
— Мои таланты несовершенны, Джос. Я не читаю мыслей, я могу лишь замечать очевидное для всякого, кто достаточно внимательно смотрит. Может быть, стоит просто сказать — чего ты хочешь, чтобы не было недоразумений.
Она улыбнулась снова.
Ему хотелось рвать и метать.
— Я… ты… у нас не может быть будущего вместе.
Толк моргнула, невинная как ребенок.
— Будущее? А кто про него говорит?
— Толк….
— Мы в зоне боевых действий, Джос. Помнишь? Завтра, например, наше защитное поле может сбойнуть, сепаратисты дадут залп — и нас не станет. Или споры мутируют и убьют всех нас. Или в нас ударит молния. Короче, тут опасно. Прогнозы паршивые. И любое будущее — чистая теория.
Джос уставился на медсестру. Потом ему кое-как удалось вернуть на место отвалившуюся челюсть.
— Ты знаешь брувианскую поговорку "Куута веломин"? — спросила Толк.
Он мотнул головой.
— "Лови момент". Это все, что у нас есть. Прошлое ушло, будущее может никогда не наступить. Все, что есть, — настоящее. Я не говорю о женитьбе, Джос. Я знаю, что ты не пойдешь со мной по этому пути. Но мы можем здесь и сейчас разделить ту радость, что сможем найти вместе. Будущее, если оно наступит, само о себе позаботится. И мы тоже.
Он снова потряс головой.
— Я…. я хотел бы этого. Я просто не смотрел под таким углом. Я серьезно отношусь к вещам… настолько важным.
— Я так важна для тебя, Джос?
Он посмотрел на нее, и она улыбнулась опять — грустной улыбкой.
— Тебе не надо говорить это вслух. Твое выражение мне рассказало.
Она помедлила.
— Что ж, хорошо. Я буду твоим другом и твоей напарницей, потому что это все, что нам позволено. Тем хуже.
Она потянулась, коснулась его руки, ему показалось, словно электрический разряд прошел сквозь его тело.
Она отдернула руку. Теперь она не улыбалась.
— Ой. Я тебя инфицировала. Придется тебе перемывать руки заново. Увидимся в операционной.
Когда она ушла — он понял что дрожит.
Он возненавидел все. Войну, смерть, традиции… и в эту секунду он был очень рад, что Толк ушла и не может видеть отчаяние, которое, он был уверен, написано на его лице.
Ему надо уйти.
Ненадолго, недалеко, но сейчас он просто не может войти в операционную; особенно когда там есть Толк. Он охотней бы пошел на взвод дройдек с одним троакаром, чем снова посмотрел бы ей в глаза; по крайней мере — сейчас. Он не сможет сконцентрироваться, и как бы ему при этом не перепутать почку с желчным пузырем или что еще в том же духе…
Он связался с Заном.
* * *
— Будешь должен, — мрачно пробурчал забрак, пока Джос глядел, как он чистится. — Я только два часа назад сменился с дежурства.
— Пересып вреден.
— Не знаю, не пробовал.
— Дай мне примерно час, — попросил Джос. — Я хочу пройтись, проветрить мозги.
— Что, собрался прогуляться? Ты на улице давно был? Воздух такой сырой, что ты можешь вплавь добираться до кантины.
— Один час, — повторил Джос. — Я вернусь.
Он выбежал из здания, быстро покинул лагерь, обогнул болото и направился к относительно сухим полям боты. Зан не преувеличивал — десять минут ходьбы и его одежда уже промокла от пота. Придется потом заново проходить обеззараживание.
Наплевать.
Он миновал небольшую рощу широколиственных деревьев, отмахиваясь от жигалок и огненной мошки, вьющейся вокруг него, и увидел поля боты. Десяток параллельных грядок поросли, уходящих в туманную даль. Бота росла невысоко; собственно, основная часть растения находилась под землей, оставляя снаружи только плодовые тела. Грядки, похоже, находились под постоянным уходом дроидов; он пока что не заметил вокруг рабочих из органики.
Он не собирался отщипывать ни кусочка от растений, зная, что грядки защищены легким режущим полем. Это растение было драгоценным товаром — вполне понятно, потому что адаптогенные клетки могли служить самым разным надобностям — от мощного антибиотика широкого спектра до галлюциногена и питательной среды — в зависимости от расы. Если бы ее можно было выращивать вне этого мира — наркоторговцам пришлось бы понервничать, потому что она могла быть чем угодно для кого угодно.
Что угодно — для кого угодно. Внезапно Джосу пришло в голову, что он потратил изрядную часть жизни, пытаясь быть чем-то подобным. Всегда — сколько он себя помнил — он хотел стать врачом. Это не было решением, о котором он сожалел — он гордился своей профессией. Но из многих путей это был лишь один, на котором он мог стать Хорошим Сыном. Он прилежно учился, всегда приходил к финишу среди первых, был потомком, которым можно было гордиться. И его семья, без сомнения, была горда им. Они никогда не скупились на похвалу. Он не хотел огорчать их или же видеть их огорченными. И он знал, что, спутавшись с внешницей, он может свести их в могилу до срока.
