– Хирург, значит? Тот самый, благодаря которому ты небо до сих пор коптишь? Хм, помню. – Пожилой качнул головой. – Ну, проходи, разговаривать будем. Хирург…
В тесной печурке пощелкивали поленья, привнося какой-то домашний уют в барачное помещение. Света от тряпочных фитилей, плавающих в плошках с жиром, было немного, светильники брали тьму количеством. Посреди барака примостился стол из грубых, неструганых досок.
На столе – деревянные тарелки, с исходящей паром горячей олениной. Кружки, ложки – все тоже из дерева. Мастерство заключенных еще до Срани было широко известно. Сейчас оно стало полезным навыком.
В центре стола – большая бутыль с мутной сивухой. Над столом, напротив Захара – такие же мутные, тяжелые лица. Волнорез, отряду охотников которого лагерь обязан этой одурманивающе пахнущей олениной. Крапленый, сосредоточенный и подозрительно смотревший на Захара. Захар сам был предельно насторожен, невзирая на выпитое. Он давно отвык от людей, а те, что встречались ему после Срани, мягко говоря, доверия не вызывали.
В помещении находились еще несколько приближенных Крапленого. Их погоняла Захар даже запоминать не стал. Зачем? Если за ночь ничего не случится, он отправится дальше и никогда не увидит больше этих людей. А если случится – не увидит тем более. Оно и ночевать-то стремно, но Крапленый дал слово. Слово вора. А оно, в определенных условиях, что-то да значит.
– Зачем ты поедешь куда-то, Хирург? Оставайся у нас. Жить как-то приспособились. В тепле, сытые, выпить есть чего. А ты мужик правильный, способный. Если уж выжить умудрился, – Крапленый хмыкнул. – Вон, опять же, Волнорез за тебя ручается, а его словам я склонен доверять. – Волнорез, сидя с наполовину прикрытыми глазами, важно кивнул. – А так сгинешь по дороге, и всех делов. Как там «… и никто не узнает, где могилка твоя».
– Жить, говоришь? – протянул Захар. Язык, вроде бы не заплетается, но для себя он решил, что еще пару повторов – и хватит. – А что за жизнь у вас, Крапленый? Сидеть в бараке, оленину под самогон жрать, да ждать, пока сдохнешь? Так это вы к этому по жизни привычные. А я достаточно просидел. Хватит.
Крапленый великодушно пропустил мимо ушей слова о привычке и продолжил.
– Ну ладно. Доберешься ты, положим, до Иркутска. Если доберешься. – Слово «если» старый вор выделил отдельно. – И что дальше? Ну, полюбуешься на руины, да развалины, может, дозу схватишь. И что потом?
– А вот тогда я и воспользуюсь твоим приглашением, если позволишь. Если туда доберусь – то и назад получится. И заживем, как в сказке, – Захар хмыкнул.
Вор только покачал головой и дал отмашку Волнорезу:
– Наливай.
Вонючая сивуха снова полилась в деревянные кружки, от едкого запаха аж голова закружилась.
– Ну, давайте. За все, – произнеся короткий тост, Крапленый запрокинул голову, и острый кадык заходил туда-сюда под дрябловатой кожей.
Все последовали примеру пахана. Захар тоже резко выдохнул, и одни махом опрокинул кружку. И тут в голове будто взорвалась бомба. Он больше не сидит в бараке с бывшими зеками. Он стоит посреди ночного заснеженного леса и смотрит на небольшое скопление техники. Большой вездеход, навечно теперь замерший памятником самому себе у барака Крапленого, несколько снегоходов. Пассажирские аэросани, размером с микроавтобус, также виденные им в лагере. А поодаль… поодаль стоят тоже аэросани, только поменьше. С красной надписью «СССР. Наркомсвязь № 2» по дюралевому борту.
К саням, осторожно ступая и явно боясь наделать лишнего шума, крадутся несколько фигур. Вот они загрузились внутрь, через минуту двигатель взревел, и сани умчались в глубину ночного леса.
Опять вспышка. Двор его, Захаровой заимки. И снова эти же сани. Стоят за воротами. Возле них топчется, дымя самокруткой, человек в лагерной фуфайке. Заглядывает во двор, вытягивая шею, ждет чего-то, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Дверь избы нараспашку, на пороге лежит что-то маленькое и темное. Из распахнутых дверей доносятся женские крики и громкий мат.
Вспышка. Боль в выбитом плече. Обожженный остов аэросаней и все та же надпись по борту. «СССР. Наркомсвязь № 2». А в стороне, под деревьями, лежит плюгавенький мужичок.
Захар поперхнулся, закашлялся. Алкоголь обжег желудок, и полупрозрачная пелена спала с глаз.
– Эй, эй, ты чего? – Крапленый смотрел на него озабоченно, кто-то услужливо постучал по спине.
– Ни… Кх-кх… Ничего… – выдохнул Захар. – Крепкая, с-с-сволочь.
Зеки рассмеялись.
Захар взял кусок оленины, шмякнул на странного вида лепешку и откусил большой кусок. Прожевал. Откинулся на спинку самодельного стула и обвел взглядом помещение.
Как просто. Обрез – на бедре, пистолет – под мышкой, в кобуре. Пистолет никто не видел. Полезть за сигаретами, резко достать ствол и выстрелить в лицо Волнореза. Сразу убрать его как наиболее опасного. Одновременно под столом разрядить обрез в пах Крапленому. Отбросить стул, перестрелять остальных. Того, у печки, и еще двоих, режущихся в карты на деревянных нарах, накрытых шкурами.
Вот только Аня, показывая ему это, хотела совсем другого, наверное.
– Пойду, покурю, – Захар тяжело поднялся со стула и направился к выходу, сгорбившись, и разом постарев на десяток лет.
– Да кури здесь, че попрешься-то на холод? – крикнул кто-то в спину.
– Да воздухом подышу! – буркнул он, толкнул дверь, и с удовольствием подставил лицо холодному ветру.
Выйдя на улицу, Захар прошел немного и уселся на лавочку под навесом, устроенным возле большого барака. Повозился, устраиваясь поудобнее, пошарил по карманам в поисках курева. Достал сигарету. Чвиркнула спичка, осветив на миг лицо, пересеченное морщинами. Затянувшись, Захар откинулся на спинку лавочки и выпустил густую струю дыма.
Хлопнула дверь, заскрипел снег под унтами. Крапленый пристроился рядом, отмахнулся от предложенной сигареты, достал кисет, бумагу и стал скручивать самокрутку.
Некоторое время они сидели и молча курили.
Тишину нарушил Захар:
– Много лет назад мне казалось, что жизнь моя удалась. Квартира. Машина. Учеба. Учился резать, сшивать, с того света вытягивать. Нравилось. А потом – повернулось все. Круто повернулось. Да ты и сам знаешь. Оп – и на нарах, в СИЗО. Оп – и в поезде, на севера. Барак, лютые рыла. Ничего, прижился вроде. Нормально. Вон, Волнорез не даст соврать.
Крапленый, прищурившись, внимательно смотрел на Захара, не перебивая и попыхивая самокруткой.
– Вышел. Опять хорошо. Свобода. Вот только быстро понял, что людей видеть не хочу. Ушел в лес. Тихо. Одиноко. Спокойно. А потом я Аню встретил.
При этих словах правый кулак бывшего лесника сжался. Крепко, до отчетливого хруста.
