— Я и не предлагаю сдаваться. — Грин смягчил интонации. — Для победы нам следует пересмотреть отношение к делу, а не тактику или стратегию борьбы.
— Отношение? — Генерал скривился. — А-а, понимаю, слышал такие речи от марионеток. Ассимиляция, мирное сосуществование, создание и постепенное усиление роли человечества, вплоть до выхода на равноправные отношения с чужаками… бред! Совместное существование с чужими аморально и бесперспективно, а уж равенства мы не добьемся вообще никогда. Ни дипломатическими, ни экономическими способами. Змеевики скорее удавятся, чем признают нас равными. Даже кошатники не признают. Мы для них рабы, низшая раса, и это навсегда. Скажу больше — они уничтожат нас до последнего, когда окончательно устроятся на планете и роботизируют все технологические процессы. Так что мы боремся не за равноправие, а за выживание. Пусть мы гибнем, но в то же время мы даем шанс на выживание своим детям. Разрушая все, что приближает кланы к технологическому благополучию, мы оттягиваем момент, когда чужаки решат, что мы более не нужны, и уничтожат нас всех.
— Все верно, — охотно согласился Грин. — Ренегаты несут бред. Они сознательно закрывают глаза на главное противоречие в своей теории: чужеродность врага. Ассимиляция невозможна хотя бы по чисто биологическим причинам. Чужаки — существа из другого мира с другим генетическим кодом. Но кое в чем пораженцы правы.
— Ни в чем они не правы! — Генерал треснул кулачищем по земле. — Ни в чем!
— Вы уверены? — Грин сохранил полное спокойствие. — Тогда ответьте всего на три простых вопроса. Что вы знаете о враге?
— Все.
— Неужели?
— Все, что нужно для борьбы. Мы знаем его законы, организацию его общества и армии, его традиции, обычаи, привычки. А главное — мы знаем, как его убить!
— Замечательно. Тогда вопрос номер два: почему в тот момент, когда змеевики погибают от удара ножом в темя, их тела покрываются светящейся сетью, а когда им просто сносят башку, ничего такого не происходит? Почему плавятся ножи, будто ими замкнули сеть высокого напряжения? Как могут серпиенсы жить, когда внутри у них накоплен такой жуткий заряд электричества? В анатомии их тел нет ничего особенного, да и по части биохимии или структуры белков тоже вроде бы все ясно.
— Ты сам сказал — другая генетика.
— Генетика? Да, генетический код другой. Но отличается от нашего ровно настолько, чтобы наши расы не могли смешаться. Примерно та же история, что в случае с негроидной и монголоидной расами. Браки между чистокровными представителями этих рас бесплодны, но принципиальных отличий у них нет. В случае со змеевиками или кошатниками примерно та же петрушка. У них вертикальные зрачки, длинные языки, кровь другого оттенка, запах… но тут важен рацион питания, ведь кошатники едят только рыбу и морепродукты, а змеевики вообще ничего не едят, словно они каким-то непонятным образом питаются чистой энергией, в остальном же мы практически одинаковы. Однако они по всем статьям совершеннее нас. Что это за фокус?
— Какая разница?! — вскипел Алексеев. — Их можно убить, это главное!
— Страшны не заблуждения, а упорство их приверженцев, — огорченно произнес Грин. — Так сказано древними, но справедливо до сих пор. Только изучив врага до последней молекулы, мы поймем, как его победить.
— А если мы ничего не найдем? — устало спросил генерал. — Если их секрет не в материальном отличии от людей?
— А в каком, в магическом?
— Я не верю в магию, астрологию и прочую чушь, но… все-таки… — Генерал задумчиво уставился в пол. — Что, если их сверхспособности имеют происхождение, недоступное нашему понимаю?
— Собственно, о чем я и толкую! — воодушевился Филипп. — Победить врага мы сумеем, только усовершенствовав наше понимание, подняв его на уровень вражеского. Для этого нам и следует более тщательно изучить врага, а заодно научиться у него тому, что мы пока не знаем или не понимаем.
— Предложение еще противнее, чем у марионеток, с их ассимиляцией. — Алексеев поморщился. — Не просто покориться и смешаться, а еще и духом стать подобным врагу. Отвратительно.
— Зато эффективно. Скорее всего тот, кто пойдет на такой риск, уже не сможет снова стать нормальным человеком. «Многия знания — многия печали». Но это будет действительно полезная жертва. Погибнуть в бою, убив одного змеевика, или на шаг, но реально приблизить конец оккупации. Что важнее? Это вопрос номер три.
— И то и другое важно, — как всегда, неожиданно сменил позицию, казалось бы, уже сдавшийся Алексеев. — Мы продолжим сопротивление, как раньше. Это, пусть и минимально, будет ослаблять кланы. Вопрос закрыт. Ты же можешь делать что угодно. Поднимать свое самосознание на уровень змеевиков, пересматривать отношение к делу, ждать просветления, сидя под фикусом… что угодно. Продолжать борьбу в рядах Сопротивления тебя никто не заставляет. Только учти, Грин, обратной дороги нет, вернуться в строй, после того как наиграешься в Штирлица, ты не сможешь.
— А если я найду верный способ избавиться от чужаков, не жертвуя жизнями сотен тысяч человек?
— Если! Самое никчемное словечко в русском языке.
— И все-таки?
— У тебя есть конкретный план? — генерал тоскливо посмотрел в окошко.
До заката оставалось, как минимум, полчаса. Это гарантировало Алексееву еще полчаса мучений в компании полубезумного изобретателя.
— Есть. — Грин несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, а затем неторопливо и очень последовательно изложил свой странный план.
Излагал Филипп четко, грамотно строя фразы, словно повторял за суфлером, но на Алексеева его слова все равно производили убийственное впечатление. Генерал таращился на Грина, как на ожившего динозавра или на трехлетнего ребенка, который вдруг начал разговаривать на чистом французском и заявил, что является реинкарнацией Наполеона. Отправная точка плана Филиппа — мистическое предвидение, в правдивости которого рациональный вроде бы Грин почему-то не сомневался ни на йоту — вообще вызвала у Алексеева кратковременный сердечный приступ. Он закатил глаза и схватился за грудь. Шутя, конечно. Но когда Грин начал излагать генералу подробности своего плана и расписывать по шагам действия всех участников трагикомедии, в том числе действия неведомого провокатора, Алексеев снова сделался серьезным и даже пару раз кое-что уточнил.
— Это все вновь подстроит предатель, но вычислить его так и не удастся, верно? — подытожил Алексеев пламенную речь Грина.
— Его вообще нескоро удастся вычислить, — с сожалением произнес Грин. — По крайней мере, до Нового года я этого не предвижу. Но это и неважно. Моя контригра рассчитана не на провокатора, а на его хозяев.
