«Что говорить? О чем? Проснулся Али-Баба, и через полчаса все само собой решится — станет ясно, что делать, куда ехать, куда бежать. А до того… Дело, конечно, ваше, но я бы лучше поспал».
Али-Баба был еще не вполне адекватен. Кровопотеря, не очень качественный, скорее всего, просроченный наркоз, болевой шок. Тем более что после окончания операции Красавицкий обезболивающих ему не колол. Зашили и радуйся! Антибиотики, правда, вводили — по необходимости. Ранения были опасными. Сергеев вспомнил, как сыпались коричнево-серые чешуйки с торчащего из плеча Али-Бабы заточенного электрода, как хлестала кровь из простреленной ноги, и поблагодарил Бога за то, что этот гений террора доплелся до дверей Госпиталя. Без антибиотиков араб уже начал бы умирать от заражения крови и горячки. А вместе с ним умерли б надежды на завершение сделки. А так…
Он лежал на белых, хоть и основательно застиранных простынях, с серым, цвета второсортной муки, лицом и больными глазами раненого оленя. Лоб его был густо покрыт испариной, мелкие капельки россыпью рассеялись над верхней губой, прячась в отросшей щетинке. На виске желтела залитая йодом царапина, веки припухли, и от этого жалобный взгляд стал еще более выразительным.
— Здравствуй, Али-Баба, — сказал Сергеев по-русски и сел на стоящий в изножье стул.
— Ждраштвуй, — прохрипел Али и облизал распухшим языком сухие, потрескавшиеся губы. — Я хочу пить. Ошень.
Нянечка возникла у Михаила за спиной, заплескалась наливаемая в стаканчик вода, и через секунду араб с жадностью приник к питью.
— Лучше б ты меня дождался, — продолжил Сергеев по-английски, — что тебе стоило — задержаться на сутки на дебаркадере. Ты же знал, что я приду. Знал, что я хочу сделать этот бизнес.
— Какой сегодня день недели? — спросил Али-Баба. — Давно я тут лежу?
День недели так сразу было не вспомнить — Сергеев присмотрелся к циферблату своих наручных часов.
— Вторник, двадцатое ноября.
— Я здесь два дня?
— Чуть меньше. Что произошло? Ты помнишь?
Он кивнул головой.
— Помню. Дети. Девочка и два мальчика. Она плакала в развалинах. Рыдала. И я пошел.
«О черт! — подумал Михаил. — Убийца, террорист, бандит, которого разыскивает Интерпол, бежит, как щенок, на детский плач из развалин, где за каждым камнем притаилась смерть. Рефлекс — плачет ребенок, надо спасать. И тот же человек взрывает поезда вместе с пассажирами и вокзалами, пускает ко дну паромы, разносит на куски самолеты. А в тот момент, когда он, может быть впервые в жизни, поддался порыву, плачущая девчушка хладнокровно расстреливает его вместе со спутниками».
— С тобой были двое — они живы?
— Нет. Она их убила.
— Ты видел это?
— Как тебя, — ответил араб, с усилием выдавливая из себя слова. — Я пока не могу об этом говорить.
— Миша, — тихо попросил Красавицкий от дверей, — ты его не напрягай. Нельзя сейчас.
— Когда ты должен выйти? И где?
Али-Баба опять облизнул губы (на этот раз язык оставил влажный след) и промолчал.
— Послушай, — Сергеев был дружелюбен, но тот, кто хорошо его знал, мог бы отметить, что это дружелюбие дается Михаилу нелегко. — Я не стараюсь выведать у тебя секреты. Они мне без надобности. И, веришь, я не о тебе забочусь. На тебя мне, собственно говоря, наплевать! Понимаешь?
Араб кивнул и поморщился от боли в раненом плече и затекшей шее.
— Мне нужно, чтобы наша сделка состоялась. Все равно как. И, раз без тебя она состояться не может, значит, она состоится с тобой. Когда ты должен быть в точке рандеву?
— Двадцать третьего, — сказал Али-Баба, — не позже 23.00. И не раньше семи вечера.
— Где?
Али-Баба на мгновение замялся. Ему явно не хотелось вручать свою судьбу в руки Сергееву. Впрочем, на его месте Сергеев не горел бы желанием вручать свою жизнь в руки Али-Бабы. Это как раз было совершенно разумной реакцией. Но при трезвом размышлении становилось понятно, что деваться-то, собственно говоря, некуда. Можно, конечно, было и помолчать, но тогда пребывание здесь в качестве раненого могло плавно преобразоваться в пребывание здесь же в качестве пленного. Разница была существенная. Для того чтобы не понимать разницу в статусе, нужно было быть непроходимым дураком. Араб был кем угодно, но только не дураком.
— За Петропавловка… — он повел глазами, что-то разыскивая в комнате. — У меня в рюкзаке GPS. Там есть метка.
— Одна точка?
— Если бы ты пришел вовремя было бы две.
— Это далеко от границы?
— Практически на ней.
— Истомин готовил окно?
Секунд тридцать Али-Баба смотрел на него молча и становился еще более измученным и мрачным, хотя стать еще мрачнее было задачей сложной, почти нерешаемой.
Потом араб медленно, чтобы не потревожить раны, отрицательно качнул головой.
«Вот так-то, — подумал Сергеев, — с предположениями я попал точно в дырочку. У каждого своя игра. Судьба играет с человеком, а человек играет на трубе. Ну? И как теперь прикажете вести свою партию? Он же и мне не верит ни на грош!»
— Ты представляешь, что будет, когда он поймет, что ты играешь не в его игру? Представляешь?
— Да, — ответил Али-Баба. Он даже попробовал улыбнуться, но вместо улыбки получилась страшноватая гримаса. — Если ты спросишь меня, хорошо ли я подумал, я опять скажу «да».
Сергеев вздохнул обреченно.
— Ты имеешь основания ему не верить?
— Я имею привычку не верить никому. Потому и жив.
— И как ты собираешься забрать груз?
— Ты принес образец? — ответил он вопросом на вопрос.
— Да, — сказал Сергеев. — Образец со мной. Но вывезти этот контейнер и вывезти то, что я видел там, в Киеве, — задачи разной степени сложности. Ты не сможешь все это перетащить без помощи Истомина. Ни в Восточную Республику, ни в Россию…
Али-Баба, несмотря на постоянную боль, мучавшую его, нашел силы все-таки улыбнуться. И не просто улыбнуться, а с определенной степенью умственного превосходства, чуть ли не с жалостью к слабоумию собеседника. Не будь араб тяжело ранен, как пить дать, схлопотал бы в лоб. У Михаила даже кулаки сжались рефлекторно.
— Я никому не рекомендовал бы иметь Истомина во врагах, — произнес Сергеев тихо, не сводя глаз с собеседника. — Кстати, так же говорят и обо мне.
— Наивный ты человек, Михаил. Или хочешь таким казаться. Истомин съест и меня, и тебя, если ему будет надо.
— Меня пока не съел.
— Меня тоже. Но думаю, что собирался.
— Поэтому ты полез в Зону сам?
— Ты думаешь медленнее, чем он. Уверен, что в точке рандеву, которую готовил Константин Олегович, меня бы разнесли на куски.
