Он вздрогнул от щекотки — и рассмеялся. По локтю его медленно полз маленький черный муравей. Как давно он не видел муравьев, да и стрекоз, и кузнечиков — там, в Корпусе, водились только жирные мухи. И солнца там не было! Ведь и в самом деле — не было… Костя лишь теперь сообразил — за окнами постоянно висели плотные, желтовато-серые тучи. Там царила зима. Не слишком холодная, зато вечная. И как это он раньше не замечал? Теперь, конечно, ясно, после разговора с Белым. Искусственный мир, искусственная природа — значит, и зима фальшивая. Впрочем, зима там была не всюду. На берегу, возле Границы — осень. Где-нибудь, наверное, имеются и лето, и весна… Такие же подделанные. Да, интересно устроен этот искусственный мир. Неужели он такой же огромный, как и взаправдашняя Вселенная? Со своими планетами, звездами, галактиками? Или все не так? Белый называл это Замыканием. Слово-то само по себе понятное, а начнешь вдумываться — и ни фига не ясно.
Костя вспомнил, как когда-то давно, — кажется, тысячу лет назад, — он спросил у Серпета: что там, за стеной, которая огораживает парк для прогулок? И тот, улыбаясь, ответил: «За стеной? Ничего интересного… Поле, а потом все опять начинается…» Может, это и есть Замыкание?
Впрочем, стоит ли забивать голову такими мыслями? Теперь одно у него дело — домой попасть, да поскорее. Господи, он же четыре года там не был! Пускай здесь для всех эти четыре года свернулись в четыре часа — но не для него. Он-то все будет помнить. Всегда.
Он опять вздрогнул. Тот самый муравей-путешественник переполз с локтя на грудь. Видно, ему понравилось гулять по Косте. «Туриста» пришлось осторожно снять и отправить восвояси — на теплую сосновую кору. Пускай бежит по своим делам. А Костя пойдет по своим.
Но сперва он занялся одеждой. Тут приключилась очередная неожиданность. Вместо суконных форменных брюк и рубашки с узким кусачим воротником обнаружились выгоревшие на солнце джинсы и не первой свежести футболка. На футболке, возле рукава, имело место небольшое лиловое пятно — видно, оставила след раздавленная черничина. И Костя даже вспомнил, как это случилось.
Впрочем, одежда все равно была насквозь мокрая. Но тратить время на сушку не хотелось, и он решительно влез во влажные, впитавшие пещерную воду тряпки. Впрочем, там тряпки были совсем другие, одно лишь сходство с этими, что мокрые. Но не беда, как-нибудь уж на теле просохнут. Да и солнце вон как жарит.
Пора идти. Значит, сейчас на просеку — и вдоль высоковольтки топать до платформы. Кажется, она называется «91-й километр».
Костя резко поднялся, отчего слегка закружилась голова, а перед глазами поплыли радужные пятна. Наверное, солнцем напекло. Но не обращая внимания на такие пустяки, он быстро зашагал вперед.
Вскоре и сосна, возле которой они сидели с Белым, и поляна, и холмы исчезли из виду. Вокруг тянулся лес — древний сосновый бор, огромный и дикий. Не будь узенькой, вертлявой тропинки под ногами — полное ощущение, что продираешься сквозь тайгу. А ведь всего час, и появится платформа, а там и касса, и зеленый вагон электрички. Одним словом, цивилизация. Что ж, пора привыкать к этой самой цивилизации.
Кстати, а какое сегодня число? Эх, не догадался у Белого спросить! Действительно, тут поначалу на него все коситься начнут. С чего бы это, подумают, у Константина память отшибло? Но хрен с ними, пускай думают что хотят. После того, что было в Корпусе, остальное ерунда.
И вдруг Костя вспомнил. Четырнадцатое июля. Каникулы в разгаре. Он перешел в девятый класс, отмотал месяц практики в трудовом лагере… Теперь, до сентября — свобода.
Так что все в ажуре, можно утешиться — память, похоже, вернулась. Но странное дело — ему казалось, что память эта вроде бы как и не совсем его. Словно все здешнее — школа, практика, черничное пятно на рукаве — случилось не с ним, а с каким-то типом из книжки. Или он, Костя, вспоминает сейчас когда-то уведенный фильм. Потому что четыре года в Корпусе — были. Как ни крути, а висят они за спиной мутным облаком. И здорово же он изменился, если своя собственная жизнь кажется фильмом! Ладно, со временем, наверное, пройдет.
А из придорожной травы глядели красными глазками спелые земляничины. Еще и там, и вдали — Господи, да сколько же ее! Костя то и дело нагибался. Ведь впервые за четыре года — земляника! Он уже и вкус ее забыл. Забыл, что такое жизнь. Ведь там, в Корпусе, была не жизнь, а муторное существование. Точно у крысы в норе.
Его передернуло. Крысы… То есть не крысы, а сгустки… Черные трещины мира… Гнилое дыхание из их пастей… И острые, беспощадные глаза… Где же они прятались там, в Корпусе? Да уж, наверное, всюду. И в Группах — невидимые, но от этого ничуть не менее страшные. Это ведь они, невидимые, наблюдали за новичком Костиком и устраивали ему одну подлянку за другой. Это ведь они насыщались, когда он лупил «морковкой» Рыжова. Это им была потеха — слушать ребячий треп в раздевалке спортзала, и не кто-нибудь, а именно они притворялись силовыми волнами на уроках Энергий… И уж без сомнения они засели на таинственном Первом Этаже. Первый Этаж… Да что же там творится, в самом деле? Ладно, крыс он видел в Дыре, на самой границе их владений, был под защитой могучих сил — а ведь все равно обволокла его сеть липкого, одуряющего кошмара. Что же тогда творится на Первом? Что там происходит с людьми? Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: странный, лиловый свет, струящийся ниоткуда, и множество людей, скованных невидимыми цепями, их извивающиеся тела, остекленевшие от ужаса глаза, а рядом, все ближе и ближе, черная шевелящаяся масса, и ничего уже нельзя поделать, и это не на минуту, не на час — навсегда! И там не просто какие-то чужие, незнакомые люди, нет! Там же Санька! Может, уже и Мишка Рыжов, и Царьков, и еще кто-нибудь. Именно на них сейчас уставились красновато-наглые зрачки. Но Белый к ним на помощь не придет — даже ему туда не пробиться. Впрочем, он и сюда не придет. Зачем? Он сделал свое дело — и ушел обратно во тьму, вытягивать кого еще можно, драться со сгустками… А сюда ему зачем приходить? Здесь жизнь спокойная. А так хочется снова увидеть его глаза, услышать негромкий голос… Не помощи в каких-нибудь новых бедах Косте хотелось, нет… Только встретиться с Белым вновь. Хотя бы всего один единственный раз. Но глупо об этом мечтать. Ведь Белый, можно сказать, солдат, и его место лишь там, куда пошлют. Так что придется жить без Белого. Жить с воспоминаниями.
И тут он вздрогнул. На мгновение ему показалось — там, впереди, на тропе стоит Санька! Васенкин! Точь-в-точь такой же, как и в тот отвратительный день, когда его забирали из палаты. Но сейчас он был уже не заплаканным, как тогда, а просто печальным. И еще — сквозь него виднелись стволы сосен. Кажется, он пытался что-то сказать, но не мог.
