не касается, а подчиненные у него летают, не касаясь пола?
– Ну Молчанова попрошу, ладно. Николай Семеныч, терапевт фронта, рядышком тут.
– Хорошо, Аркаша. Давай, до встречи.
Я поблагодарил начальника госпиталя и побрел в палату. Надо отдохнуть.
* * *
Приехал за мной вовсе не Дробязгин. Ближе к вечеру меня посетил мой старый знакомый, Дмитрий Иванович Мельников. Вещи он тоже привез, но нес их водитель.
– Здравствуйте, товарищ полковник, – вывел меня из полудремы его голос.
– Здравствуйте, товарищ… старший майор госбезопасности, – это я вовремя заметил, что ромбов у него в петлицах теперь два. – Поздравляю с присвоением очередного звания.
– Спасибо. Вот ваши вещи, Петр Николаевич, – кивнул он водителю, и тот положил на мою кровать аккуратную стопку обмундирования, а рядом поставил пару новеньких сапог. Уверен, с размером не ошиблись… Награды, – Мельников достал из кармана и положил возле сложенной одежды простой солдатский кисет с вышитым желтым котом. Такие на фронт отправляли школьники. – Я жду вас внизу, документы сейчас оформят, не беспокойтесь.
Даже дырочки на кителе под ордена кто-то проковырял загодя. К чему это? Расстреливать повезут? Хотя вряд ли, судя по вполне доброжелательному отношению Мельникова. Мне кажется, если он тебя ни в чем не подозревает, то это примерно как дружба у обычных людей.
Дольше всего я цеплял ордена. У некоторых и к концу войны, когда советская власть щедро осыпала наградами всех причастных и не очень, такого количества не было.
Спустился вниз. Ого, на чем меня повезут! Трофейный «хорьх», блестящий хромом и лаком. На таком не только старшему майору, но и маршалу проехать не зазорно. Вот они, плоды побед.
А выглядит Мельников хреновенько. Поставь нас рядом, не сразу и определишь, кто из госпиталя сбегает на долечивание. Цвет лица с каким-то нездоровым румянцем, в глазах сосудики полопались. Не бережет себя Дмитрий Иванович, на износ работает. Он какого года? Шестого вроде? Тридцать шесть лет всего, а выглядит как пенсионер.
Увидев меня, он даже шагнул навстречу, и я остановился, поняв – хочет сказать что-то.
– Чтобы вы не беспокоились, Петр Николаевич. Ваши действия признаны правильными и соответствующими сложившейся ситуации. Рапорт напишете, и всё.
– Спасибо. Лейтенант Ахметшин…
– Лейтенант Ахметшин Ильяз Равильевич подан в списках на награждение. Звание Героя Советского Союза, посмертно. Комфронта подписал документы.
В переводе на русский – наказывать меня не будут. Награждать тоже. Разрешили жить дальше.
Больше мы ни о чем и не говорили. Так и доехали до штаба фронта. Уже не в землянках и разрушенных избах, а вполне цивильно, почти как в Киеве. В школе какой-то и еще в двух зданиях рядом. Даже коммуналки для комсостава имелись. Меня провели в мою комнату, и я попал в заботливые руки Дробязгина.
* * *
Свежий воздух без паров лизола и хлорки, а также нормальная кровать сделали почти чудо. Утром я чувствовал себя вполне сносно. По крайней мере пока не встал. Да и отдыхать, не подсчитывая для удобства засыпания, сколько человек перед тобой на этой койке умерло, намного приятнее.
– Дробязгин! – крикнул я, и мой ординарец появился будто из воздуха.
– Снедать, тащ полковник?
– Мыться, бриться, завтракать. Тебе задача. Первое, собрать паек посолиднее. Как для себя, Иван.
– Сей же час организуем!
– Брось кривляться, дело серьезное. Машину мне разъездную потом вызови. Часа за два, думаю, управимся, здесь недалеко.
– Я мигом, тащ полковник! – крикнул Дробязгин уже на бегу.
Даже странно, как он обрадовался, что я нашелся, живой и почти здоровый. И даже сам предложил жене телеграмму отправить. К чему бы это? Натворил чего и надеется на заступничество? Что думать, потом узнаю и так.
Разъездную «эмку» Иван нашел еще до того, как я закончил завтрак. Думаю, штаб фронта снабжают получше простых ленинградцев. У меня даже кусочек масла был. Или мне усиленное питание выписали?
Мундир я надел тот, в котором вчера приехал, с наградами, новый, наглаженный. Сапоги, конечно, поменять бы, но где же сейчас те, разношенные по ноге? Небось, какой-нибудь боец радуется приобретению. А мне только прихрамывать, пока нога форму сапога не примет.
Адрес я запомнил. Лиговка, сто сорок один, у Обводного канала. Где воду черпали из проруби и рыбу ловить пытались. Туда и поехали. И только когда мы уже были почти на месте, я сообразил, что номер квартиры не спросил. Ничего, это просто решается. Вон, милиционер на перекрестке стоит. Он и расскажет, что к чему.
Тощий, с прозрачной кожей, постовой Рыбаков показал нам, где находится жилконтора. А дальше всё просто. Полковнику, у которого вся грудь в орденах, трудно отказать в такой пустяковой просьбе. Добрая женщина даже вызвалась проводить нас до места. Постоянно забегая вперед, она торопливо докладывала, как они тут всю блокаду работали – проверяли жильцов, выдавали карточки, опечатывали квартиры и чем-то еще занимались. Наверное, подумала, что я представляю какую-то комиссию.
Вокруг разруха, конечно. Окна выбиты, стены в следах от осколков, на асфальте воронки, кое-как присыпанные, из каких-то квартир вверх тянутся следы копоти от пожаров. И ни одного деревца нигде. Я даже попытался вспомнить. Нет, не видел. Наверное, на дрова порубили всё.
Я задумался и даже не заметил, как мы вошли в подъезд.
– Вот она, двадцать седьмая квартира… Ефремова Софья Николаевна с дочерью, Ниной Викторовной, значит, – сказала представительница жилконторы, стараясь не очень коситься на Дробязгина, державшего вещмешок, довольно сильно пахнущий колбасой.
Надо будет и ей продуктов дать. Да тут хоть по сторонам не смотри, хочется последнее с себя снять и отдать.
– Звоните, – сказал я.
– Так электричество не дали еще, – пожаловалась дама и забарабанила в дверь. – Ефремова! Софья Николаевна! Откройте! Пришли к вам!
Примерно через минуту в квартире раздались шаркающие звуки, будто кто-то шел по полу в лыжах, и дверь приоткрылась. В щелочку, ограниченную натянутой цепочкой, высунулась часть лица моей бывшей будущей тещи.
– Что случилось?
– Вот, к вам, – жилконторщица показала на нас, вновь остановив взгляд на Дробязгине и его драгоценном мешке.
– Вы? – удивилась Софья Николаевна. – Как?..
– Так вы же сами адрес сказали, – объяснил я ей причину вторжения. – Впустите?
– Ой, конечно, как невежливо вышло, – забормотала она, захлопнула дверь, загремела цепочкой и открыла ее настежь, да так резко, что ей пришлось просеменить вслед пару маленьких шажочков. – Заходите, конечно. И вы, товарищ, – кивнула она нашей провожатой, – тоже заходите. Милости просим.
Квартира оказалась почти пустой. Ни стола, ни даже табуреток или каких-нибудь шкафов. Наверняка всё сгорело вон в той кособокой буржуйке. Ничего, главное – живы остались. Барахло наживется как-нибудь.
– Вот, сюда садитесь, – показала Софья Николаевна на кровать, выжившую только по той причине, что железо не горит.
Что-то хозяйку беспокоило, но она играла гостеприимство, пытаясь поставить чайник на спиртовку.
– Дробязгин, давай, – просигналил я начало праздника, и ординарец начал развязывать вещмешок.
– Ой, спасибо, – всплеснула руками теща. – Жаль, что Ниночка…
– Что с ней? – перебил я хозяйку.
– Приболела… Температура… Вот… – и она махнула
