рукой куда-то в сторону дальней комнаты.
Я не стал слушать и почти побежал туда.
Нина была… странно, я бы не узнал ее. Моложе, черты лица изменены, наверное, из-за того, что отощала. Вот глаза были ее, такие же. Я почувствовал, как ноги подкашиваются. А я ведь не верил, что встречу ее. Только она не знает меня, я для нее – довольно-таки в возрасте чужой дядька.
Ого, да у нее жар! Как я не заметил сразу? И дышит как паровоз, тяжело, с хрипами. Что ж ты, теща дорогая, бегала вокруг нас кругами? Сказать не могла?
– Дробязгин, ко мне! – крикнул я в коридор.
– Да, тащ полковник?
– Давай, девушку вот эту… срочно в охапку, и везите в больницу. Ближайшую. Там… я не знаю, проси, угрожай, что хочешь делай, но чтобы ее немедленно положили и начали лечить. Лучшие врачи. Понял?
– Понял, тащ полковник. Не беспокойтесь, всё сделаем!
Дробязгин побежал за водителем, они принесли какое-то одеяло, завернули в него Нину и потащили в машину.
– А я? Как я? – засуетилась Софья Николаевна.
– Здесь будьте. Отвезут, вернутся и скажут, где она. Почему сразу не сказали?
Я опустился на край кровати. А я с какой радости здесь остался? Не поехал в больницу? Не знаю. Что-то остановило. Может, мозг проснулся наконец-то? Потому что сейчас в горячке я мог бы чего-то натворить. И что дальше? Незнакомые мне люди, я их фактически вижу впервые. Ладно, поддался порыву, отвез продукты. Бывает. Отправил ординарца в больницу. Тоже случается. Да не знаю я, почему так поступил. Последствия контузии.
А дамочка из жилконторы так и сидела возле мешка, из которого Дед Мороз еще не достал подарки. Я подошел, вытащил завернутый в бумагу кусок колбасы и банку тушенки.
– Вот, возьмите. Куда они девушку повезти могли?
– В Гааза [1], наверное, тут недалеко… Спасибо за продукты.
Она прижала добычу к груди и, держась поближе к стенке, почему-то обошла меня, будто боялась, что я передумаю и отберу всё назад.
– Спасибо, товарищ военный, – это теща моя решила дать знать о себе.
– Вы возьмите, это всё вам, – подвинул я вещмешок. – Пойду я, наверное. Приедет ординарец, скажите – я сам вернусь, чтобы не переживал. Пройдусь. Никогда не был в Ленинграде.
Мне в этой квартире оставаться не хотелось ни секунды. Я встал и пошел к входной двери, которую никто не закрыл.
– Может, останетесь? Я сейчас чаю… – сказала Софья Николаевна.
– Нет. Не надо. Вы самое главное запомните… – я схватил ее за плечи. – Никогда, ни при каких условиях, ни за что! Запомните! Ни за какие коврижки! Не пускайте ее на Украину! Костьми лягте, но не пускайте! Беда там с ней будет. Большая беда.
Софья Николаевна кивала головой, от испуга, наверное. Точно ведь подумала, сумасшедший пришел.
Я вышел и побрел, что называется, куда глаза глядят. Переживать не о чем. Если что, остановлю любого военнослужащего, которых сейчас в Ленинграде, наверное, больше, чем местных, они помогут.
Как я вышел на набережную – не помню. Ноги вывели. Усталости не чувствовалось, голова не болела. И я успокоился. Сделал, что мог. А теперь от меня и не зависит ничего.
А дома здесь красивые. Прямо один лучше другого. А ведь в каждом какой-то вельможа жил. Один с семьей на всю жилплощадь. А ведь всё осветить, отопить, убрать… Сумасшедшие деньги люди тратили, наверное. Сад какой-то, решетка кованая, красивая. Засмотреться можно. И деревья. Первые, что я в городе увидел. И ведь не вырубил здесь никто. Наверное, везде до войны травка росла, стригли ее ровненько, поливали. А сейчас натурально огороды разбили. По такому времени в самый раз, капуста полезнее травы. А газон высадят, лучше былого.
Я добрался до калитки, вошел внутрь. Даже лавочки имеются, не разломали. Вот тут по аллейкам какие-то статуи были, постаменты везде остались. А сами скульптуры сняли и землей присыпали, видно же, бугры свежие, прошлогодние. Умно поступили, чтобы осколками не посекло.
– Товарищ полковник, дальше нельзя, – навстречу мне шагнул часовой. Лет пятидесяти, наверное, и выправка совсем не военная. Ополченец, скорее всего.
– Что?
– Там дальше учебная часть, проход запрещен.
– Не знал. Я тут гулял просто… – зачем-то я начал объяснять ополченцу, что я здесь делаю.
– Вы вон туда выйдите, и прямо по набережной.
Я поблагодарил и пошел, куда послали. Долго шел, с полчаса, наверное. Памятники все в мешках с песком и дощатой опалубке. А вот и не закрытые. Медные львы сидят на крыльце, смотрят друг на друга. Над дверью табличка: «Средняя школа №… Октябрьского района Ленинграда». Вот так, война идет, блокада, стреляют, а дети учатся.
А обстреливали тут по-настоящему, у правого льва на морде осколком шрам выбило. Я подошел к нему, дотянулся рукой. Зверюга сидит невысоко, наверное, школьники любят забираться наверх и сидеть.
– Ну что, скучаешь тут? – неожиданно для себя спросил я, поглаживая след от осколка. – Холодно, наверное? Вот и я тут… заблудился. Во времени заблудился, понимаешь?
Медный зверь пристально на меня смотрел. И молчал. Я погладил шрам.
– Тоже раненый. Боец!
Ветер с Невы усилился, пошел мелкий дождь, который чем дальше, тем становился сильнее. А я все стоял и стоял рядом со скульптурой – смотрел, как по щеке льва ползли крупные капли. Он плакал.
