Впрочем, вот ведро холодной воды. А вот ведро горячей. И ковшик. Что еще нужно для счастья?
Когда я, влажный и почти полностью вернувший себе человеческий облик, униженной тенью проскальзываю на кухню, Лариска стоит у окна и курит, глядя на меня иронически прищуренными серыми глазами. Ее пеньюар на фоне свинцового рассвета кажется голубоватым облачком, сродни легким струйкам табачного дыма от сигареты, сквозь него проступают очертания ничем не стесненных грудей, хотя и утративших с годами прежнюю упругость, но зато набравших дополнительной полноты, и округлый холмик живота с кратером пупка на самой вершине, и роскошные бедра, чересчур туго затянутые в такую же небесную ткань трусиков… Лариска и в Университете, и еще раньше, в лицее, была аппетитным пончиком, на который облизывались равно и сверстники, и профессорско-преподавательский состав. И никогда не корчила из себя недотрогу. Отчетливо, как будто это было вчера, я припоминаю наше первое ночное купание в чистом деревенском пруду в окрестностях скаутского лагеря, и меня снова, в миллионный уже раз, пронизывает неистребимое, намертво впечатанное в мозговую и, гораздо сильнее, в мышечную память давнее юношеское томление.
— Лариска, — говорю я, с трудом отводя взгляд от этого изобилия. Увы, уже недоступного. — Я действительно не спал три ночи. — И тихонько, бархатным голосом, напеваю: — “It’s been a hard days night, and I’ve been working like a dog, it’s been a hard days night, I should be sleeping like a log…”[2]
— Сполох, ты считаешь, что обязательно нужно оправдываться?
— Як этому привык. Я вращаюсь в обществе, где беспрестанно кто-нибудь да оправдывается. То правонарушители оправдываются передо мной. То я — перед начальством. Искать оправданий, строить или разрушать алиби — это мой “модус вивенди”.
— У меня другой “модус”. Я врач, и мне безразличны причины, которые привели пациента в палату. Мое дело- поставить его на ноги.
— Или проводить в последний путь.
— Или так.
— В этом мы с тобой близки.
Чувство стыда понемногу оставляет меня, и я снова ощущаю себя мужиком, предназначение которого — покровительствовать всем бабам в пределах досягаемости. Хотя подсознание властно напоминает мне, что этой ночью я был никакой не мужик, а храпящий заезженный мул. А Лариска никакая не баба, а мой ангел-хранитель во плоти. Причем во плоти невыносимо притягательной… По об этом я скажу ей будущей ночью.
Если она у меня будет, эта ночь.
На холодильнике вполголоса бубнит видеосет, по экрану носятся яркие пятна какой-то дебильной, в лучших наших традициях, рекламы. Потом вся эта брехня о лучших в мире компьютерах, панталонах и пресервах рассеивается, и возникает обозреватель Мэгги Кубышева с ее потрясающей дикцией и характерным свистящим акцентом на букву “с”. Мэгги вещает о политике и экономике, и можно либо верить этому, либо нет, но слушать. Когда она дойдет до криминальных новостей, я не поленюсь и вырублю видеосет. Криминогенную ситуацию я знаю лучше всех, а успокоительную туфту для “Новостей Гигаполиса” дает моя пресс-секретарша Салтанат Абиева.
— Дружественная Монголия обещает нам кредит в пять миллионов тугриков с рассрочкой по платежам на десять лет, — декламирует Мэгги, налегая на “с”. — В экономическом департаменте мэрии проходят переговоры о возможности бартерного покрытия долга… Представитель уважаемой строительной фирмы “Туманов и внуки” предлагает свои услуги в развязке печально известного транспортного узла Мальтийский Крест в округе Ельники. Есть хорошие перспективы для подписания контракта… Поздним вечером в мэрии завершилась коллегия с участием руководства Департамента охраны порядка. Результаты коллегии станут известны на полуденном брифинге. Ожидается новое ужесточение репрессивных мер к нарушителям общественного спокойствия…
На протяжении всей этой беспардонной лжи я корчу страдальческие гримасы.
— Что ты имеешь в виду, Сполох? — спрашивает Лариска, присаживаясь по ту сторону стола. — Насчет близости между тобой и мной?
— Видишь ли, — говорю я, прихлебывая раскаленный кофе. — Если речь идет не об интимной близости… В мои функции тоже входит провожание некоторых лиц в так называемый последний путь. То есть если я соберу достаточный объем улик и убедительно представлю их суду. Например, в самом ближайшем будущем я намерен помахать платочком вслед одному малоприятному господину по прозвищу Дикий Хирург.
— Душегуб, — говорит Лариска, попыхивая сигареткой.
— Еще бы! В его послужном списке добрый десяток женщин. Молодых и красивых. Броде тебя.
— Во-первых, я уже не молодая женщина. Я женщина бальзаковского возраста. Во-вторых, душегуб — это ты. Потому что выслеживаешь совершенно незнакомого тебе человека со вполне определенной целью- отправить его… в последний путь. Чем же ты отличаешься от него?
— То, что ты говоришь, — обычное мещанское прекраснодушие.
— Возможно. Но с позиции высшей, горней нравственности ты, Сполох, такой же преступник, как и этот ваш Хирург. И перед высшим судом вы оба будете стоять рука об руку.
— Ладно, — говорю я с некоторым раздражением. — Слышал я и такие разговоры. Пока самих не допечет… Только я уже досыта насмотрелся на женские трупы, располосованные вот так и вот эдак! И я согласен на вечные муки за свои прегрешения против горней нравственности там, но этот гад схлопочет из моих рук еще здесь!
— …Прошлой ночью убийца-маньяк, известный как Дикий Хирург, совершил очередное преступление, — объявляет Мэгги Кубышева. Похоже, она питает слабость к слову “известный” со всеми его производными. — Жертвой стала припозднившаяся на работе Инна С, библиотекарь… — Буква “с” впивается в мой изнемогающий мозг точно осиное жало. — Следствие ведет специальная бригада Департамента охраны порядка во главе с комиссаром Сергеем Сполохом…
— Выключи эту стерву! — рычу я.
— Успокойся, Сполох. Кофе расплещешь.
— Да я спокоен. Спокоен… Но меня тошнит от пикетчиков из “Международной амнистии” у входа в Департамент. Особенно когда я возвращаюсь из морга. Это же больно, Лариска, когда скальпелем- по живому…
— Я знаю, — говорит она. — Умирать всегда больно.
И я прекращаю этот спор. Лариска действительно знает. Два дня в неделю она работает в хосписе, о боли и смерти ей известно все.
К тому же у меня в запасе не более пяти минут.
— Хочешь, приду сегодня вечером? — спрашиваю я.
Лариска глубоко затягивается и смотрит на меня прямо и открыто.
— Хочу. Трахаться мне нужно точно так же, как и тебе. Я люблю это. Но ты не придешь.
