только глаза, и взгляды их остры, как клыки кавьялов. Один из Вассалов подъехал к самому забору, чуть склонился, чтобы лучше разглядеть светленького мальчишку, задравшего на него голову.
— Имя? — спросил низкий голос из-под маски. — И возраст.
Ярдис не сразу понял, какое имя хочет услышать от него этот страшный в своём величии воин. Он даже забыл, как дышать, и просто таращился на Вассала, раскрыв рот.
— Ярдисом назван, — раздалось позади него.
На крыльцо, вытирая руки полотенцем — взволнованно его комкая, — вышла мамушка. Голос её звенел колокольчиком, но дыхание частило, как после быстрого бега.
— Свою пятую осень встретил, — добавила она.
Глаза над чёрной маской прищурились, но незло — Вассал улыбнулся.
— Что ж, Ярдис, встретивший свою пятую осень… — Голос звучал по-доброму, но всё равно властно, и оттого — страшно. — Прими!
Рука в чёрной перчатке протянула мальчику прямо через забор, рукоятью вперёд, клинок в виде птичьего пера. Ярдис уставился на потёртую чёрную оплётку, на красный темляк с кисточкой, на резкую линию крестовины. Лезвия он не видел: отблески солнца на остром клинке слепили его до слёз, закипающих в уголках глаз. В груди жгло — он по-прежнему не дышал, коленки предательски дрожали. Он никогда не видел Йамаран так близко, никогда не видел и процедуру Отбора и почему-то думал, что она должна быть… торжественней? Волшебней? Нельзя же просто так хватать живой клинок, да вспотевшими ладошками, да через забор, да без молитвы к Первовечному!
— Давай быстрее, парень! — поторопил один из Вассалов, окончательно развеивая возвышенность момента.
«Как будто ложку для похлёбки протягивают…»
— Я должен… просто взять? — совсем тоненько спросил Ярдис, наконец сделав вдох.
— Левой рукой, она ближе к сердцу.
Сначала он перепутал руку и вздрогнул, испугавшись, когда Вассал его поправил. Отдёрнув правую от клинка, спрятал её за спину для надёжности и горячо попросил прощения у Йамарана за свою оплошность — мысленно, потому что губы от волнения занемели и не слушались. Потом протянул подрагивающие пальцы левой руки, обнял ими рукоять клинка. Кожаная оплётка показалась Ярдису жёсткой и чуточку шершавой, как подушечки на лапах старого соседского пса. И такой же тёплой. Вассал отпустил клинок, и тот оказался неожиданно тяжёлым, потянул руку Ярдиса к земле. Мальчик зажмурился от натуги, сражаясь с Йамараном, не позволяя ему коснуться остриём земли, но тот вдруг обдал его ладонь жаром и стал невесомым, как сухой лист. Рука Ярдиса непроизвольно взлетела вверх, кончик клинка вспорол воздух до самых облаков.
Глаза Вассала вновь прищурились в улыбке. Он, палец за пальцем, стянул с руки чёрную перчатку и, коснувшись клинка тыльной стороной ладони, кивнул: горячий. В его взгляде засветился интерес. Йамараны отвечают только Чёрным Вассалам — потому что они прошли и отбор, и долгие годы обучения, и все необходимые ритуалы, чтобы уметь войти в контакт с живыми клинками. И амарганам — потому что в них течёт арух, а не амрана, как в обычном человеке, и чем сильнее нагреется клинок, тем мощнее у амаргана арух.
До Ярдиса смысл произошедшего дошёл с опозданием. «Амарган!» — волна восторга прокатилась по всему его существу, опрокинув сердце, и оно кубарем прокатилось по рёбрам до самых пяток. Следом нахлынул священный трепет: «Будущий Йамаран!», а за ним — тоска и страх обернуться на мамушку и увидеть в её глазах спрятанные за улыбкой слёзы.
* * *
Ярдис сидел в углу повозки, прижимая к груди узелок со скудными пожитками, и провожал взглядом осеннее солнце, опускающееся за пока ещё зелёные холмы. Вассалы на кавьялах в безмолвии ехали по обе стороны повозки, и это была единственная его компания. В пяти деревнях амарганов кроме него не нашлось. Ярдис знал, что такие, как он — редкость, но всё же отчаянно молился Первовечному, чтобы Отбор в шестой, последней на пути их маленького отряда деревне, оказался не пустым — очень уж не хотелось прибыть в Варнармур единственным амарганом. А если там и правда на гвоздях спать придётся, то одному совсем боязно…
Первовечный молитву услышал. Иначе как объяснить, что в самом последнем доме самой последней деревни нашёлся маленький амарган: долговязый, взъерошенный, темноволосый и смуглый, но глаза — светло-серые, как будто один из его родителей из Южного Харамси́на[2], а второй — местный, из Северного Ийера́та[3]. Мальчишка уцепился руками за невысокий борт повозки и ловко перескочил внутрь; стрельнул в Ярдиса лукавым глазом, задорно шмыгнул носом и растянул перепачканные соком лесной черницы губы от уха до уха. Зубы его тоже были серо-голубые от въедливого ягодного сока.
— Меня Ка́ннам звать, — сообщил он. — А ты кто таков?
— Ярдис из Хьёрты. — Ярдис улыбнулся в ответ на задор Каннама.
— Сгодится, Ярдис из Хьёрты! — счастливо рассмеялся тот. — Теперь будем братьями! А узел-то тебе на что? Всё равно в брастеоне из своего только одну вещь оставить позволят, остальным снабдят. Я вот только одну и взял. — Мальчишка продемонстрировал свисавшую с его шеи на потёртом кожаном шнурке свирельку. — А ты не знал, что ль?
— Знал, но…
— А-а, мамка, что ль, навьючила?
— Тут пирожки и…
— А вот это до́бро! — вновь не дал договорить Каннам. — Не зажадишься мамкиным пирожком для брата?
— Бери, конечно!
Ярдис развязал узелок, в котором поверх сменной одёжки лежали завёрнутые в полотенце пирожки. Каннам потёр ладони, предвкушающе высунув кончик языка, потом будто что-то вспомнил, полез в карман коротковатых ему, долговязому, штанов.
— Держи-ка! — Он вытащил что-то, бережно зажав в кулаке, и в сложенные лодочкой ладони Ярдиса посыпалась спелая черница. — Вот только собрал. Сладкая!
— А ты и дудеть умеешь? — спустя время спросил Ярдис, дожёвывая сочные ягоды.
— Дудеть-то тебе любой пенёк сможет! — развеселился Каннам. — А я играть умею. Песни сплетать, понимаешь? Не шибко хорошо пока выходит, но так я ж учусь.
— Сыграешь?
Каннам деловито обтёр руки о штаны, облизал губы и взялся за свирель, но потом спохватился, оглянулся на Вассала, ехавшего к ним ближе всех.
— Дядь, можно?
Вассал странно фыркнул из-под маски: то ли с доброй усмешкой, то ли с презрительной, а в спустившихся сумерках выражение его глаз разглядеть не вышло. Каннам принял это за разрешение, сосредоточенно насупил тонкие брови, закрыл глаза и заиграл.
Песня оказалась вовсе не такой бойкой, как мальчишка. Нежная, переливчатая, тёплая, она то невесомо гладила Ярдиса мягкой ладонью по светлой макушке, то заботливо укутывала его пуховым платком, то мягко смеялась, шутливо ероша его волосы. А ещё в ней слышалась пестрота и лёгкость южных одежд, блеск и звон золотых украшений, и аромат пряной лепёшки — Ярдис никогда такой не пробовал, но в этой музыке почему-то ощутил на языке вкус, который в его представлении мог принадлежать только южному хлебу.
