49
– Цель приезда? – поинтересовался полицейский, рассматривая его удостоверение.
– Мы из эс-эн-би. Приехали делать репортаж. – Он почувствовал удивление Ханны, взмолился про себя: промолчи, милая. Пожалуйста, промолчи. На ее шее билась нежная тоненькая жилка, совсем некстати подумалось: Грете нравилось, когда он касался ее губами. Ханна истолковала его взгляд по-иному – отвернулась, скрывая застенчивую улыбку.
Полицейский в потертой броне медлил, сличая лицо на удостоверении с электронным планшетом. Сделав над собой усилие, Хенрик изобразил скучающий вид, каждую секунду ожидая выстрела или приказа выйти из машины. Он знал: ищут старый рыдван «Рэд скорпио» и высокого человека с кучей фамилий. Знают ли они о его последнем удостоверении? Он заставил себя дышать медленно и спокойно. На ум пришла цитата из любимого философа гроссгерцога – в военной школе их пичкали высказываниями Ницше чаще, чем кормили. Умрите в нужное время, так говорил этот чокнутый старикан. Внешне расслабленный, Хенрик готовился продать жизнь подороже. Что бы ты понимал о смерти, книжный червь.
– Ну-ка, приятель, высунь голову, – приказал коп.
Рукой в перчатке он резко дернул за бороду.
– Ты что, сдурел! – в ярости вскричал Хенрик, совершенно не притворяясь; на его глазах выступили слезы – клей, на котором держалась фальшивая борода, намертво сваривал даже стальные плиты.
– Нечего орать, – буркнул полицейский. – Обычная проверка.
Во взгляде Ханны появилось сострадание.
Коп продолжал расспросы, но уже проформы ради:
– Значит, ты охранник? Оружие есть?
– Сам-то как думаешь?
– Ну-ну, не перегибай. Небось, без разрешения?
– У меня только парализующие патроны. Показать?
– Не надо. Что в сумках?
– Офицер, там аппаратура, – вмешалась Ханна.
– Какого рода?
– Записывающая.
– Оружие, взрывчатка, запрещенные химические вещества имеются?
Хенрик и Ханна одновременно покачали головами.
Полицейский протянул удостоверение:
– Проезжайте. И соблюдайте осторожность – отмечено усиление активности повстанцев.
Джип медленно покатился между раздвинутыми противотаранными заграждениями.
Ханна не сводила с него восхищенных глаз:
– Вы прирожденный актер, Альберто.
Он промолчал, прикидывая, в каком направлении мог двинуться Арго: улица с трудом угадывалась в светлеющей дымке. Эта женщина оказалась податливой, как теплый воск, внушение подействовало на нее мгновенно, он даже испытал неловкость, что так беззастенчиво влез ей в душу: привыкшая к виду крови, она казалась ему доверчивым ребенком. Наверное, от этого он испытывал к ней необъяснимую симпатию; чувство это было непривычным для него. Он пытался разбудить в себе равнодушие: женщина была свидетелем, когда нужда в ней отпадет, ему придется убрать ее, и будет лучше, если он сделает это без сомнений, как уже делал десятки раз до того.
«Я такой актер, милочка, что тебе и не снилось», – мысленно ответил он, настраивая себя на привычный лад.
Солнце постепенно одерживало верх, туман светлел. Дома неспешно дрейфовали в молочных лентах. Хенрик остановил машину.
– Не знаю, как вас благодарить, Альберто.
– Не стоит благодарности, Ханна.
Соскочив на землю, он обошел джип. Ханна перебралась за руль.
– Вы забыли сумку, Альберто! – крикнула она.
Он пообещал себе, что ей не будет больно.
– Действительно, – он открыл дверцу и сунулся внутрь.
Улыбка медленно сошла с ее лица, когда она увидела револьвер.
– Мне очень жаль, Ханна, – Хенрик старался, чтобы голос его звучал как можно тверже, – но вам придется помочь мне. Поезжайте вперед.
– Что за дьявольщина! – сказала она, не прикасаясь к рулю.
Он протянул руку и грубо сорвал с ее шеи пластинку кома.
– Я не шучу. Мне не хотелось бы причинять вам боль или принуждать иным образом. Поверьте, я знаю много способов. Все они неприятны.
– Нет, этот мир определенно слетел с катушек.
– В чем дело? Вам надоело жить?
– Всякий раз, когда мужчина вызывает симпатию, тут же оказывается, что он либо бандит, либо сутенер, либо военный преступник. Я часто задаю себе вопрос – чем я заслужила такое? Это несправедливо.
Он заставил себя думать о ней как о продажной девке: так было проще. Хочешь разжалобить меня, белая сучка? Не выйдет. Знаю я эти женские штучки.
– Езжайте прямо. – Для убедительности он ткнул ее стволом в бок.
Ему было необходимо парализовать ее страхом, подчинить себе. Но вызвать ненависть к ней никак не получалось. Он попытался представить на ее месте штабсгауптмана Дитеринга. Напрасный труд: кожа ее была чиста и совсем не походила на складчатую шкуру старого садиста. Тогда он попробовал убедить себя, что Дитеринг ее отец. На этот раз сработало: ненависть поднялась волной. Чип кольнул запястье, подтверждая команду, сердце забилось чаще. Ханна с испугом покосилась на него и сжалась в комок, как от удара. Жалость чуть было не испортила все дело, но он прикусил язык и давил его, пока боль не вытеснила ненужные чувства.
– Куда теперь? – спросила Ханна. Голос ее был безжизненным.
– Теперь поверните направо. Потом езжайте до конца улицы. Медленно. Еще медленней. Вот так.
Действие стимулятора закончилось, глаза начали слипаться. Сразу заныли перетруженные ноги. В довершение ко всему вернулась боль в груди, с каждой минутой она становилась все сильнее. Он перебарывал сонливость, старался отвлечь себя от боли, старался отсрочить время, когда придется проглотить следующую таблетку: говорили, эти дьявольские боевые пилюли сжигают мозг.
Он с тоской подумал: к чему беречь себя, если жить осталось всего два дня?
Одежда была мятой и влажной, Юргенсен распустил узел галстука и с наслаждением потянулся. В дороге он переел жареных орехов, он всегда грыз их, когда нервничал; теперь во рту стоял неприятный привкус, хотелось почистить зубы. Долгое ожидание на въезде в город не заботило его, он уже чувствовал себя в безопасности, все снова шло по плану: размеренно и четко, как и всегда. Успокоенный, он закрыл глаза, вбирая в себя пряные запахи леса: туман настраивал его на умиротворенный лад, крохотные капельки на лице напомнили ему о детстве. Казалось, стоит только чуть отойти в серую дымку, и ветер захлопает отсыревшими пологами палаток. Будто наяву Юргенсен услышал веселые голоса одноклассников. Этот, немного писклявый – Ханса. Сбивчивый, глотающий слова – Вернера Хубера по кличке Худой.
Он вспомнил те счастливые годы, когда дух товарищества пропитывал их с ног до головы. Чувство локтя – залог единства. Они учились дисциплине и концентрации духа. Они занимались спортом – только физически сильный человек может быть настоящим носителем древней культуры. Гроссгерцог уделял здоровью нации особое внимание. Он говорил: «Спорт закаливает организм. Готовит его к борьбе. В здоровом теле живет здоровый дух. Спорт способствует выработке дисциплины, которая является одной из лучших черт ольденбуржского народа».
