Не подавая виду, что заметил оговорку ключницы, Мишка взобрался на телегу и понукнул лошадь. Листвяна, явно стараясь отвлечь его внимание засыпала Мишку вопросами: далеко ли еще ехать, да что за место, да много ли там земли? Такая, вдруг пробудившаяся разговорчивость, еще сильнее убедила Мишку: не показалось — Листвяна действительно увлеклась и проговорилась. Вернее сказать: чуть не проговорилась, что ей уже довелось стрелять в латников и, как следовало из контекста, небезуспешно.
«А откуда, собственно, у нее лук взялся? С собой из Куньего городища она его привезти не могла, обыскивали их тщательно, а лук не иголка. Из нашей оружейной кладовой? Но так выстрелить из незнакомого оружия невозможно! Значит, тренировалась? Где? Как? Когда? Или среди трофеев, хранящихся в кладовой, случайно оказался ее собственный лук? Ох, не проста ты, ключница Листвяна, ох не проста!»
Наконец добрались до примеченного Мишкой места. Листвяна обвела взглядом луговину, соскочила с телеги и немного прошлась туда-сюда. Сорвала и помяла в руках пучок травы, оглядела окружающий луговину лес.
— Михайла, а что ж вы сюда скотину пастись не гоняете? Трава хороша, да и просторно — стадо много дней здесь держать можно.
— Далековато, да и коряг много половодье оставляет, скотина ноги побьет. Сейчас-то их в траве уже почти не видно, но если походить тут, чуть не на каждом шагу спотыкаться будешь.
— Если коряги остаются, то это хорошо. Значит, течения сильного здесь не бывает, землю не смоет, а ил осядет. Хорошее место для огородов. Завтра же сюда баб пришлю.
Мишке ее тон не понравился. Сказано было так, словно у Листвяны были собственные холопки.
— У матери сначала спросись, если позволит, пришлешь. — Наставительно изрек Мишка.
— Как бы скоро у Спиридона спрашиваться не пришлось…
— А вот это — не твоего ума дело!
Мишка нарочно ответил грубо, понимая, что умная баба намеренно заводит его, чтобы он совсем позабыл о рискованном для нее разговоре про стрельбу из лука. Листвяна ни словом не ответила на мишкину грубость и перевела разговор на то, что хорошо бы на денек прислать сюда учеников воинской школы, чтобы помогли очистить луговину от коряг и обнести плетнем от лесного зверья.
«Как же ты так прокололась, бабонька? Захотелось покрасоваться, показать, что не простая баба по хозяйству, да ненароком увлеклась? Случается. Особенно в тех случаях, когда очень долго приходится себя сдерживать, вынужденно играть роль, не очень совпадающую с истинным характером. Неужели дед ничего не замечает? Впрочем, то, что даже умнейших мужиков бабы запросто водят, как козлов на веревочке — настолько обычная вещь, что об этом даже смешно говорить.
Тем более, что Листвяна для деда, скорее всего, лебединая песня. Он столько лет вдовствовал, что, если с умом, то из него веревки вить можно. А Листвяна не дура, и если она ему еще и сына родит… Нет, с дедом на эту тему говорить бесполезно. Правильнее, наверно, будет поговорить с матерью — бабы в таких делах секут лучше, и друг друга не жалеют.
А еще лучше будет расспросить о Листвяне ребят из Куньего городища, не может быть, чтобы из нескольких десятков парнишек не нашлось кого-нибудь, кто знает ее хорошо — соседа или дальнего родственника. Вот ведь еще одна головная боль, мало мне других забот…»
* * *
Едва въехав в ворота воеводского подворья Мишка понял, что возглавляемая дедом экспедиция по поимке «диверсантов» возвратилась домой — под навесом топталось полтора десятка коней, а с той стороны, где располагалась баня, доносился гвалт мальчишеских голосов. Голоса были веселыми, из чего Мишка заключил, что экспедиция закончилась удачно, или, по крайней мере, обошлась без потерь в личном составе. Соскочив с телеги, он небрежно бросил вожжи Листвяне и отправился в дедову горницу, расположенную на третьем этаже нового здания. Дед выполнил обещание и перебрался жить на самую верхотуру, хотя ему и нелегко было на протезе вышагивать по лестницам вверх-вниз.
В горнице, распаренные и благодушные, сидели в одних рубахах, потягивая пивко, дед и Лавр, видимо, как раз вернувшийся с выселок. Дед расслабленно оперся спиной о стену и слегка покачивал культей, торчавшей из-под полы рубахи, а Лавр что-то неспешно ему объяснял, время от времени прихлебывая из ковша с пивом.
— А-а, Михайла! — Дед расправил мокрые от пива усы и изобразил на лице строгость. — Тебя где носит?
— Ездил с Листвяной место под новые огороды смотреть. Здравствуй, деда, здравствуй, дядя Лавр.
Лавр кивнул в ответ на мишкино приветствие, а дед дурашливо изумился:
— А я-то все думаю: куда ключница подевалась? Ну, и как съездили?
— Хорошо съездили, деда, место удачное. А ты как съездил?
— Кхе…
Дед потянулся к копченому лещу, но сидя, откинувшись назад, до блюда с рыбой было не достать. Сесть прямо дед, видимо, поленился и зашевелил пальцами над столом, выбирая другую закуску.
«Кресло ему сделать, что ли? Все-таки граф. Вот посевная кончится, озадачу плотников».
Лавр, заметив отцовское затруднение, подвинул блюдо с рыбой на край стола. Дед удовлетворенно хмыкнув, ухватил рыбину.
— Как съездил, спрашиваешь? — Дед указал рыбиной на кучу каких-то вещей, сваленных на лавке. — А вот сам посмотри.
На лавке лежали заплечные мешки, скомканные маскхалаты, оружейные пояса, еще какая-то мелочь… И посреди всего этого развала красовался Мишкин самострел.
«Значит, догнали! Замечательно! А сейчас, похоже, будет то самое, что обещала мать — клизма за утерю оружия. Ну что ж, служба есть служба, никуда не денешься».
Мишка встал по стойке смирно, сделал военно-тупое выражение лица и гаркнул по-строевому:
— Виноват, господин сотник!
— Кхе? — Почему-то, это «Кхе» прозвучало удивленно. — Что виноват, это ты верно говоришь… — Дед задумчиво почесал рыбьей мордой кончик носа и уставился в глаза лещу, словно неожиданно встретил на улице старого знакомого. — А в чем виноват-то? А?
— В потере оружия и оставлении его в руках врага! Готов понести заслуженное наказание, господин сотник! — Мишка аж сам умилился армейскому изяществу формулировки собственной вины и покаяния.
— Кхе! — Деду мишкино выступление тоже понравилось. — Готов, значит… Это хорошо, что готов. А кто ж тебя овиноватил-то?
— Э-э… — Мишка слегка растерялся и сбился с настроя. — Матушка сказывала, что раньше за потерю оружия ратников казнили или изгоняли…
Трах! Дед от души треснул копченым лещом по столешнице.
