– Вот, – произнес Пако, кивая на трех мордоворотов-бильярдистов, – вот мои качки, Скоба, Пехота и Блиндаж. Скоба у них за старшего. Не так чтобы бугор, но все же кочка на ровном месте. Мозгов мало, зато сила есть.
– Есть, – согласился Саймон, отхлебнул из кружки и поглядел на расколотый о стойку бильярдный кий.
– Сласть и Шило – рядовые, а эти, – Пако ткнул в парочку вновь прибывших, – Хачо и Огузок, отстрельщики. Коротышка, – он повернулся к усатому бармену, который сосредоточенно щупал челюсть, – мой паханито, заведение держит, то бишь «Красного коня». Ну, и другие есть. Бойцы, «шестерки», стукачи. И все при деле, все трудятся, крутятся-вертятся. Кто гробы сбывает, кто шустрит по «черному» для Монтальвашки, а кто… – Вытянув палец, Гробовщик прищелкнул языком, имитируя выстрел. – Но банков мы не обтрясали. И никто не тряс, сынок, сколь мне помнится. Ни вольные, ни гаучо, ни остальные отморозки.
– У меня большой опыт, – отозвался Саймон, не уточняя, где и как он обзавелся подобным редкостным умением.
– Опыт – это хорошо, ежели с нами поделишься, не соврешь. А зачем тебе врать, сынок? Вроде ты не «шестерка», парень с понятием и размахом. Соображаешь, э? Будут деньги, будут люди, и будет новый дон. Может, ты, а может, – я… – Оглядев своих громил, Пако закончил мысль: – И все мы станем «железными кулаками». Не хуже синезадых, э?
В кружке показалось дно. Саймон сделал последний большой глоток и, глядя, как оседает пена на стеклянных стенках, произнес:
– Договорились.
***
Полутьма казалась теплой, нежной, обволакивающей. В свете звезд, мерцавших над патио, Саймон видел, как блестят глаза девушки, чувствовал, как льнет к нему нагое покорное тело. Оно тоже было теплым и нежным – как ночной полумрак, накрывший шелковой темной вуалью город на океанском берегу, заросшие лесом холмы, дороги, поля, фруктовые рощи и гавань с судами, замершими на антрацитовом зеркале вод.
Пальцы Марии легли на его плечо, замерли, погладили шрам, коснулись выпуклых мышц – даже расслабленные, они вздувались тугими буграми, будто напоминая о скрытой в них мощи.
– Ты… – прошептала девушка, – ты…
– Я…
– Ты как скала. Дик. Такой же крепкий, жесткий…
– Слишком жесткий?
– Может быть. – Она вздохнула, повернулась, устроив голову на его груди. – Зато надежный.
– Очень, – согласился Саймон. – Ты даже не представляешь, какая я большая надежда. Для тебя, для Мигеля, для остальных. Для всех вас.
Он думал о своей миссии, о людях, пославших его сюда, об исчезнувшей «Полтаве», о лунном передатчике и многих других вещах, столь же важных, определявших суть его жизни, стержень существования. Эти мысли посещали его не раз и не два, но теперь что-то ушло из них и что-то добавилось: Земля уже не казалась ему гигантской проржавевшей мышеловкой, и чувство близости к ней, родства с этим миром, забытым и обездоленным, крепло в его душе. Не оттого ли, что здесь он встретился с Марией?
Еще одна девушка – мотылек, с которым можно наиграться и отпустить к другим медоносным цветам? Он чувствовал, что это не так. Он знал женщин, и женщины ему благоволили; он обладал той мужественной красотой, тем обаянием уверенности и силы, тем ореолом тайны, что привлекают женщин и покоряют их и харизматической неизбежностью. Одних он помнил; других забывал, не прилагая к тому усилий; воспоминания о мимолетных встречах сами собой опускались на дно его памяти, тонули и гасли под грузом лет, покрытые илом забвения. Но было и другое – то, что вспоминалось с печалью или улыбкой, с радостью или болью, и неизменно – с благодарностью, ибо Ричард Саймон умел ценить дары судьбы. Они являлись драгоценным ожерельем, пусть не имевшим зримого обличья, однако хранимым столь же бережно, с такой же гордостью, как шнур с побуревшими костяшками, свидетельством его побед.
Он погрузил лицо в волосы Марии; вдыхая их свежий запах, он думал и вспоминал о своих девушках. О белокурой Алине с Тайяхата, о робкой Хаоми с чарующим разрезом темных глаз, о шаловливой Куррат ул-Айн, Усладе Взоров, о неистовой страстной Долорес, о Нази и ее подружках с Аллах Акбара и о рыжеволосой красавице, дремлющей в подземельях Сайдары, которую он не мог назвать своей – ведь спящий принадлежит лишь собственным фантазиям и снам. Он думал о Чие, маленькой Чие, первом сокровище ожерелья, что разворачивалось перед ним сиянием глаз, трепетом губ, улыбками, ласковыми словами, которые шепчут в темноте, тесно прижавшись друг к другу. Он знал, что не забудет их, всех их, разбросаных в необъятном звездном мире, согретом их нежностью и теплотой; он был благодарен им, он желал им счастья, но ни к одной из них он не смог бы вернуться.
Быть может, к Чие… Но разве не Чия лежала сейчас в его объятиях?
Он приподнялся на локте, всматриваясь в полное звезд небо, где плыли, далекие и незримые, Колумбия и Тайяхат, Латмерика и Сайдара, Аллах Акбар и каторжный мир Тида. Его внезапное движение заставило девушку вздохнуть;, руки ее крепче обвились вокруг шеи Саймона, горячее дыхание обожгло щеку. Она прошептала:
– Ты не уйдешь. Дик?
– Нет, милая. Если не прогонишь. Она улыбнулась в темноте.
– Прогоню? Как я могу тебя прогнать? Ты – все, чем я владею, все, что есть, и все, что будет. А о том, что было, мне не хочется вспоминать.
– Не вспоминай, – сказал Саймон. – И не тревожься – я не уйду.
– Даже по дороге к дому? По той, которую хочешь открыть? – Мария внезапно села, заглядывая в лицо Саймону. – Ты говорил, что мир наш заперт, а еще – о лунном передатчике, о том, что послан его уничтожить, и о «Полтаве», о корабле, который исчез, о древних боевых ракетах. Все так и случится, Дик? Ты найдешь корабль и эти ракеты, чтобы послать их на Луну?
– Не знаю, – чистосердечно признался он. – Не знаю, но надеюсь. И тогда…
– Ты уйдешь? Будешь обязан уйти? По приказу или по собственной воле? – Саймон молчал, вслушиваясь в ее лихорадочный шепот. – Это устройство… Пандус… трансгрессор… Я поняла, что он – как двери, ведущие из мира в мир. Двери закрыты, и ты со мной. Но если они откроются…
– Это очень широкие двери, девочка. Совсем непохожие на щелку, которой я пробирался сюда. И если они откроются, мы сможем уйти. Вместе.
Успокоенная, она легла. Голос ее стал тихим, сонным.
– А если нет? Если нет, Дик?
– Тогда, наверное, я стану властелином мира, доном-протектором Земли… Калифом Австралийских Эмиратов, правителем ЦЕРУ и ФРБ, байкальским ханом, чеченским князем и африканским королем. Что же еще остается? Я не могу допустить, чтоб парней забивали кнутом, а девушек скармливали крокодилам. Это, милая, не в моих правилах.
Мария, прижавшись к нему, засыпала.
