— Да, Тянь-цзы [41], — сказал Вэй Ши и поклонился. Ли Сяо последовал его примеру. И китайцы повернулись, чтобы уйти.
— Я вас не отпускал, — заметил Эмманунл и кивнул охране. Парламентеры напряглись. — Я хочу, чтобы для моих гостей принесли скамью и чайный столик. Мне нужно обсудить с ними некоторые дела.
— Но… — попытался возразить один из телохранителей.
— И еще! Мне больше не нужна охрана.
Началось чаепитие. Бывшие бунтовшики робко присели на низкую, но весьма изящную скамью, которую принесли охранники. Ли Сяо недоверчиво взял чашечку и предостерегающе посмотрел на Вэй Ши. Тот тоже не торопился пить. Эммануил с удовольствием отпил чаю и с удивлением переводил взгляд с одного на другого.
— Это еще что такое? Неужели вы думаете, что я тратил на вас столько слов, чтобы потом отравить? Для того чтобы убивать, мне не нужно прибегать к подобным ухищрениям. Помните: «сила Дэ [42] совершенномудрого государя яростна, как ветер, и внезапна, как гром»,
Господь поднял руку и протянул ее в сторону сосны-бонсай за спинами китайцев. Дерево мгновенно вспыхнуло, как факел, и через минуту превратилось в черный мертвый скелет. Китайцы отшатнулись от пламени и с ужасом посмотрели на Эммануила,
— Садитесь, пейте чай. Благая сила Дэ императора разливается широкими потоками, и его милосердие проникает повсюду. — Господь улыбнулся. — Все успокоились, Сосредоточились. Мне нужны такие люди, как вы, — образованные, инициативные, смелые и решительные. Ведь нужно было обладать недюжинной смелостью, чтобы прийти ко мне с требованиями.
Парламентеры опустили головы. Эммануил улыбнулся.
— Забыто! Я хочу создать объединения таких людей, наделенные чрезвычайными полномочиями и особой властью. У них будут свои газеты, свой транспорт, право бесплатного проезда по железным дорогам и многие другие привилегии. Отряды Верных. Как они будут называться?.. Ну, например, юйвейбины, благородные охранники. Вам, Вэй Ши, и вам, Ли Сяо, я поручаю сформировать первые отряды. Да, и не забудьте рассказать людям о нашей беседе,
Китайцы кивнули и преданно посмотрели на Эммануила.
Чай был допит, и Господь милостиво отпустил парламентеров. Когда они ушли, он заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла, полуприкрыв глаза. Так продолжалось минут пять, и мы не осмелились ему мешать.
— Варфоломей, Марк, Пьетрос, Иоанн, — громко проговорил Эммануил, не открывая глаз. — Идите сюда. Хватит прятаться.
Было уже около полудня. Мы вышли из павильона под палящее солнце. После полумрака зала оно жгло и слепило глаза. В воздухе еще стоял запах дыма от сожженного дерева.
— Ну, где вы пропадали? — поинтересовался Господь.
Варфоломей подробно рассказал о наших приключениях, Эмманунл слушал, чуть подавшись вперед, ловил каждое слово и пронзительно смотрел на нас. Под этим взглядом мы чувствовали себя как на сковородке.
— Пьетрос, что конкретно сказал тебе Гэ Хун? — сказал Господь. — Попробуй вспомнить точную формулировку.
Я оглянулся на Марка и Варфоломея.
— Говори, вы сейчас все в одной упряжке, — обнадежил Господь. «На одной сковородке», — поправил я про себя.
— Гэ Хун предостерегал против «Школы Небесных наставников». Они настроены против вас.
— «Небесные наставники» меня не особенно беспокоят. Все, на что они оказались способны, — это создать карликовое теократическое государство, которое хоть и просуществовало семнадцать веков, не представляет никакой опасности. Я даже готов сохранить его в качестве заповедника. Для разнообразия. Пусть в свое удовольствие очищают мир от старой скверны и собирают с подданных ежегодно по пять доу риса. Меня гораздо больше интересует, что сказал Гэ Хун о бессмертных воинах.
— Что, если вы тот, кого они ждут, воины воскреснут, когда вы спуститесь в склеп.
— А кого они ждут?
— Не знаю. — Я беспомощно развел руками.
— А если я не тот?
— Как?
Эммануил улыбнулся.
— Иоанн, что тебе сказал тот нищий?
— Какой нищий? — Иоанн побледнел. Вопрос был явно ему неприятен.
— Когда я спрашиваю, следует отвечать. Ты все прекрасно понял. Считай, что это очная ставка.
— Нищий с флейтой?
— Именно. Не тяни!
— Я остановился на рынке послушать, как он играет. На редкость хорошо для нищего музыканта. Тогда он спел о том, что сановник Болотофу в сговоре с Ма Кэн и Ваэрфоломой замыслил погубить императора, заманив его в склеп с бессмертными даосскими воинами, которые воскреснут, как только Тянь-цзы спустится к ним, и убьют его.
— Так… — Эммануил внимательно посмотрел на нас.
Но меня теперь больше интересовал Иоанн.
— Ну ты и сволочь! — сказал я ему.
— Я бы не придал значения этому эпизоду, — пояснил Иоанн для нас с Марком, — если бы у нищего в глазах не было по два зрачка.
— Все, что было, мы рассказали, — сказал я. — Мне больше нечего добавить.
— Хорошо, — заключил Эммануил. — Пьетрос, Марк, Варфоломей — с этого момента вы находитесь под домашним арестом. Из покоев никуда не выходить. Ослушаетесь — пеняйте на себя. Иоанн — то же самое,
— Но, Господи… — попытался возразить ангелочек.
— Так будет, пока я не спущусь в склеп.
— Но…
Господь с усмешкой посмотрел на Иоанна.
— И вы все спуститесь вместе со мной. Меня не так-то просто убить.
Вечером я смотрел телевизор. Чем мне еще оставалось заниматься, будучи запертым в своей комнате и неспособным ни к какой полезной деятельности ввиду крайней неопределенности будущего?
По телику показывали Вэй Ши, выступающего перед студентами.
— Императора таких достоинств и такой мощи благой силы Дэ у нас не было со времен Яо, — вещал бывший бунтовщик. — Он знает и ценит ханьскую культуру и цитирует наизусть «Ши цзин» и надписи на Ланьетайской стеле…
Студенты слушали благосклонно, и я подумал, что при таком раскладе Господь мог бы и не спускаться в даосский склеп. Да разве он меня послушает! Впрочем, ему-то что, он Господь. Ну, убьют — ну, воскреснет, В отличие от нас. Правда, у него от этого очень портится характер…
И я вспомнил, как все начиналось. Мое освобождение, площадь с табличкой «Здесь танцуют!» и Господа с молотком и гвоздями в еще не осевшей пыли. Неужели не прошло и года? А кажется — целая жизнь. Определенно Господь тогда был другим, лучше и светлее. А потом все пошло не так, не в ту сторону, что ли. Может быть, он становился все менее человеком? Что-то давно он не сотворял глинтвейна, не играл на флейте и не прибивал на площадях прикольных табличек… Теперь он только приказывает и шутит редко и зло. Или это у меня от обиды? Умирать очень не хочется, знаете ли. В таких случаях приличные люди составляют завещание, но я уже скоро год, как не принадлежу себе. И все, что мое, принадлежит Господу.
