друзей!
Он поднял кубок, и гости последовали его примеру.
– А меня не пригласишь? – осведомился Лис. – Связал как татя какого. Что, новые друзья заругают?
– Да нет, – с таинственной улыбкой оскалил белоснежные зубы новгородский боярин, явив два крупных, в мизинец длиной, клыка. – Боюсь, что наше угощение тебе не по вкусу придется.
Он сделал жест ведьмам – те проворно юркнули в темень, чтобы тут же внести на стол огромный поднос. На нем лежала связанная голая девушка, смотрящая на собравшихся по-совиному округлившимися от испуга глазами. Северянин поднялся со своего места, подошел к жертве и, глядя боярину в глаза, плотоядно улыбнулся: – Сладенькая!
Его вилка вонзилась в ногу, тело несчастной изогнулось от боли; сквозь кляп, заткнувший рот, прорвалось сдавленное рыдание, но ее вжали в стол несколько рук, а северянин тут же подставил к ране кубок.
– За Кромку! – громогласно провозгласил мучитель, подняв над головой наполнившийся бокал – и, смачно пришлепнув губами, опрокинул себе в рот. – Как, брат? Не побрезговал бы? Славное мясцо.
– Пошел ты! – Подобающей шутки в голову не пришло.
– Так и думал, – заключил Ратмир. – Угощайтесь, гости дорогие. Не побрезгуйте.
Лис отвернулся – он не хотел смотреть на то, что будет дальше. Даже ему, матерому воину, самому в крови по уши, такое было слишком. Одни звуки сдавленных воплей жертвы, прорывающиеся сквозь чавканье, треск костей и сухожилий, могли свести с ума. Крики жертвы стихли далеко не сразу, но и когда стихли – чавканье, отрыгивание и довольный гогот продолжались. Живот был пуст со вчерашнего – и только потому его не вывернуло.
В какой-то момент чавканье прекратилось – сыто рыгая, твари расползались по своим местам. Кто-то рядом громко икал: монах с безумно выпученными глазами сидел в луже, губы беззвучно шептали молитвы или проклятия, а возможно, и то и другое. Безумец смотрел в одну точку – против воли глаза десятника глянули туда же: на широком забрызганном кровью подносе остались обглоданные, разгрызенные кости и череп, скалящийся в немом крике. Десятник дрогнул всем могучим телом. «Свят-свят-свят. Георгий Победоносец – укрепи дух мой, не дай дрогнуть пред ликом Тьмы».
– Кажется, поп уже не так крепок в вере? – улыбнулся Ратмир.
Его губы жирно лоснились, а лицо обрело здоровый румянец.
– Мясо протекло. – Один из упырей указал окровавленным пальцем на лужу мочи под священником, вызвав новый дружный хохот. – Надо есть, пока не протухло!
Рев одобрения.
– Предал весь род человеческий! – набычившись, Лис поймал глазами взгляд Ратмира. – Какая ж ты гниль, боярин.
– Сам ты гниль, старый дурак. И – мертвец, коли держишься другой стороны.
– Для воина Смерть – дело привычное. Не будет тебе покоя. И после смерти – не будет. Скурвился и пропал.
– На то были причины, Лисослав. Мои Боги ныне слышат меня. Не то что старые.
– По твоей семье я скорбел вместе с тобой, но тому, что творишь, – нет оправдания.
Глаза Ратмира зажглись недобрым красным огнем – он искал страх в глазах плененного. Искал и не находил. Странная и загадочная сила – храбрый человек. Вон священник умом тронулся, пленная шептунья ревет навзрыд, чуя свою участь. Третий – из охранных гридней убитого жреца – тоже вон трясется! А этот – смотрит дерзко. Он что же – не боится Смерти? Чушь! Все ее боятся, даже самый отчаянный берсерк – и тот, а десятник им не был. Ратмир ведал, что так смело смотрят в глаза Костлявой лишь те, кто чует за собой силу. В чем сила этого упрямца? Одно мановение его пальцев – и Паленый принесет сердце гордеца на блюде. Убить легко – убьют тело, но несломленный дух так и останется несломленным – будет стоять перед глазами, будет пугать своей несгибаемостью слабейших и смущать сильных. Дурак тот, кто своими руками лепит Мученика, за которого потом будут истово мстить вдохновленные им последователи. Но дурак и тот, кто в фанатичной своей убежденности недооценивает силу Тьмы.
– Ну а ты? Побратим холодной стали – сколько у тебя в сваре князей легло сыновей? Пятеро? Все, как помню?
И с потаенной радостью заметил, как словно черная туча опустилась на лик пленника. Безжалостно добавил:
– Может, потому-то ты и бродишь в вечных походах, не смея сунуть носа домой? Боишься укоров от бабья, что там осталось! А жена давно уж заглядывается на купца Кирея. Из наших. Твой род прервется на тебе, ревнитель старых традиций. Они давно уже не работают.
Лисослав скрипнул зубами, сдерживая гнев:
– Предатель!
– Ну и что? – отмахнулся боярин. – Раньше, когда на рати мы находились по разные стороны, это не делало нас врагами.
– Времена меняются. Твоя сторона – враг всего живого.
– Моя сторона ныне – спасение всего живого.
– Эвона как? Скажи уж свою правду.
– Скажу, – гордо выпрямился старый боевой товарищ.
– А Ингигерда – и клятва в верности? – покачал головой десятник. – Ты и ее нарушил. Что бы на это сказал Святослав?
– Да насрать, что скажет какой-то покойник. – Доброжелательная улыбка больше не играла на лице боярина. Вместо нее появился хищный оскал убийцы. – Его больше нет и не будет!
– Такая твоя песня? Может, зря вот ворчу, а ты дело говоришь, а? Силу являешь! Вон как лихо девку невинную победили толпой. В этом сила Тьмы? В этом правота?
– Войну Владимировичей помнишь? Тот ужас, что творили все стороны. А с моей семьей что сделали касоги Мстислава? Я молил всех богов – старых и нового! – никто не откликнулся, никто не помог и не утешил.
– Ей-богу, сейчас разревусь, – ядовито посочувствовал Лис.
– Не ерничай, – вскипятился Ратмир. – Нет правых на войне, и не было. Нет среди князей подобных клятому Святославу. Достойных Владимира – тоже нет. Те, что есть, не способны на Руси порядок навести, потому как силы не имеют. Нет у князей и у бояр настоящей, нужной силы, чтобы в этих землях спокойно жилось. И не будет. У меня другой князь теперь! Князь над всеми князьями, а я – один из темных всадников его. Наш властелин – всемогущ и непобедим.
– Ага, могуч. Бабу – толпой.
– Ты не видел то, что видел я. Ты не видел орды Тьмы, что скоро хлынут в эти земли. Сопротивление – обречено.
– И что же пообещали за твои услуги?
– Все, что пожелаю. И даже больше. Тьма – не врет. Верных она щедро одаривает. Потому-то уже так много последователей.
Лис смотрел на старого знакомого и не узнавал. То, что смотрело на Лиса глазами старого товарища, – им больше не являлось. И человеком не являлось тоже.
– Я
