– Значит, интересно?
– Раз уж начал, валяй.
– Сначала ты. Колись, на что планируешь потратить навар за нашу добычу?
Ткач закряхтел и оглянулся, будто хотел попросить у кого-то помощи в ответе на столь нелёгкий вопрос. Но из темноты подсказывать не собирались. Лишь ветер рванул остатки драни на рухнувшей крыше.
– Я… я… я не думал об этом.
– Ка-а-ак? Ты сам говорил, что поставил на карту всё, вложился последним, что-то ещё про свою банду, почившую в бозе, нёс, а в итоге ты даже не можешь ответить, ради чего было проёбано это всё? Я с тебя хуею, Алексей!
– Погоди ржать-то, – насупился Ткач. Могу поклясться, что он даже покраснел. Хотя пляшущие на его лице отблески костра не позволяли настаивать на этом. – Я привык решать проблемы по мере их поступления и не забивать голову лишним. Сначала надо бы подумать, как заполучить эти богатства, потом, как превратить их в звонкую монету и не склеить при этом ласты. А уж потом я бы придумал, на что потратить всё это.
– Хм. До чего интересно. Мотовство и геморрой, по-твоему, одного поля ягоды. Обращать удовольствие в проблему – это твой конёк, как я заметил. Возьмём хотя бы выпивку. Этот приятственный процесс, Алексей, ты умудрился превратить в болезнь. А в тот момент, когда под тобой кричит баба, ты, конечно же, думаешь, что делать, если подцепил от неё трипак?
– Иди нахуй! – Ткач махнул рукой и принялся укладываться возле костра. Там он полежал немного, потом не выдержал гнёта тяжёлых мыслей и вскочил. – А вот ты, ты на что потратишь бабло?
– Во-первых, – я загнул мизинец и мечтательно уставился на кирпичную стену, где кривлялись причудливые тени, – я куплю себе трёхэтажный бордель. Баб много не бывает, а я их люблю. И вообще надоело шляться по чужим углам. Представляешь, семь-восемь тёлок мылят всего тебя с ног до головы пахучей пеной, а ещё одна разливает вино по бокалам. И всё это – твоё.
– Ни хера ты на месте долго не усидишь, я-то тебя знаю, – ухмыльнулся Ткач. – Снова ломанёшься куда-нибудь, а когда вернёшься, твоих баб и след простыл. Они – товар скоропортящийся и спрос имеют. Растащат.
– Тут ты прав, – признал я. – Тяга к путешествиям умрёт вместе со мной. И поэтому под бордель я приспособлю трёхпалубный пароход. Найду спеца, чтобы поставил на него движок, и вниз по Каме до самого моря. Может, вдоль берега пойду, а может, вообще через море к далеким берегам. Как думаешь, Алексей? А? Тьфу, бля! Спит зараза.
Любо-дорого смотреть, как хорошо отточенный клинок рассекает податливую плоть или как тёмно-синее грозовое небо внезапно делит пополам раскалённая нить молнии. Мгновенное и непредсказуемое разрушение, есть в этом что-то прекрасное. Медленная смерть, растянутый во времени распад, постепенное угасание не интересны никому. Тем более тому, кто является непосредственным участником процесса. «Отмучился» – говорят о безнадёжном больном, на самом деле мучающем своих близких и рядом живущих, большинство из которых готовы поспособствовать болящему с переселением в мир иной. Раньше не задумывался о собственной смерти в этом разрезе, но когда придёт время, я предпочту, чтобы всё произошло без посторонней помощи и как можно более комфортно. Пожалуй, замёрзнуть – то что надо. Заснул в сугробе – и всё. Это утро обещало справить панихиду ещё до восхода солнца, но мы с Ткачом упрямо шли сквозь пургу, сыплющую снег в наши укрытые намордниками лица. Относительно тихо стало лишь тогда, когда, спустившись с холма, мы вошли в сосновый бор, обступивший нас стройными рядами стволов практически одинакового калибра. Весь дневной свет, до этого хоть как-то проникавший сквозь снежную пелену, остался там, наверху, за плотным игольчатым куполом. Сумрак не разбавляла и нехоженая белизна под ногами, а лучи от наших фонарей странным образом растворялись в нём, не достигая и третьего по ходу дерева. Однако полной темноты не наступило, просто мы двигались словно в мутной воде. Со звуками тоже творилось что-то неладное. Ни обычного для этого времени пощёлкивания клестов или других пичужек, ни шелеста хвои на ветру. Только снег поскрипывает под лыжами да порой «выстрелит» на морозе ствол сосны.
Ткач, похоже, ничего особенного не заметил. Идёт себе который час и бубнит что-то о жратве и привале. Мне же неуютно здесь. Не так, как может быть неуютно у чёрта на рогах в лютый мороз – это дело привычное. Нет, тут по-другому, по-плохому. Лес становится теснее, приходится тщательнее выбирать дорогу и особо не разгонишься. Вот и Красавчик впереди уже слился со сплошной шеренгой сосен. Ещё через пару минут мой питомец вернулся назад. Глаза навыкате, кончик языка свесился набок. Он тоже это чует. Ссыкотно ему что-то. Если вспомнить, как перед каждым появлением нагоняющего панику Рокотуна этот шельмец заранее сваливал в неизвестном направлении, а сейчас едва не жмётся к ногам, становится ссыкотно и мне.
– Ткач, ты ничего не замечаешь?
– Ты про что?
– Будто бы деревья становятся теснее и впереди, и там, откуда мы пришли.
– Да хуйня. Сейчас выйдем на свободное место.
– Думаешь? Вон, гляди, где сейчас только прошли, уже не вернуться.
– Э-э… И что делать? – встревожился Алексей, особо остро воспринимающий всё странное, если потыкать его в это носом.
– Рвать когти отсюда.
– Да вроде и так идём, не останавливаемся.
– Значит, надо налечь.
Следующие полчаса мы метались между соснами, незаметно, медленно, но верно скрадывающими пространство между собой. Бабкины салазки пришлось бросить, потому что они постоянно застревали и тормозили нас. Иногда казалось, что ловушка окончательно захлопнулась, но всякий раз Красавчик находил лазейку, и мы с трудом протискивались в неё. Это напоминало странную игру, ставкой в которой была наша жизнь, а главный приз едва просматривался среди обступающих нас сосен. В один такой просвет я и рванул впереди Красавчика, но он обошёл меня, просочившись между деревьями. Ткач, тяжело дыша, бежал следом за мной. Вот уже близка вожделенная опушка! Красавчик выскочил наружу без проблем и закрутился на поляне, будто дразня нас. Я протиснулся между соснами, сломав одну лыжу. Едва выдернув вторую, отполз на спине подальше. А вот напарнику моему не повезло. Даже кинув мне рюкзак, он так и не смог пролезть там же, где я. Не помогло и то, что Ткач скинул верхнюю одежду и остался едва ли не в исподнем.
– Давай сюда. – Я освободился от второй, ставшей обузой лыжи и, сразу провалившись по пояс в снег, подполз к ещё широкому просвету между деревьями метрах в пяти от Ткача.
