Вечером, ложась спать, Морхольд долго смотрел в потолок. Как-то не верилось, что путь, самый длинный путь в его жизни, начнется уже утром. Но так оно и было.
Проверенные и заново разложенные и притороченные вещи говорили сами за себя. Дорога впереди ложилась нешуточная. Но, как говорил какой-то древний мудрый китаец, а все древние китайцы мудры, путь длиною в тысячу ли начинается с первого шага. А первый шаг Морхольд сделал уже давно. Теперь только знай делай следующие.
Жуть сопела под боком, обожравшись судака. Судак и впрямь пришелся всем по вкусу. Неведомые «базовские» даже стали немного «ведомыми». Когда они собрались уходить, в палатку зашло несколько молодых ребят и девчонок, одетых в одинаковые куртки и брюки с сапогами из кожи. Той самой, рыбьей. Как пояснил Морхольду их главный, Дед, мужик постарше его самого, кожа была сомья. Или соминая? Сомячья?
Какая-то мысль не давала покоя. А, да. Мальчонка, отправившийся за новостями о прибывших в Курумоч, не вернулся. И тот самый взгляд, заставивший нервничать, из головы так и не шел. Но сон накатывал сильнее и сильнее. Спина, как ни странно, успокоилась, перестала грызть изнутри болью. И Морхольд хотел насладиться моментом и просто поспать. А еще, как ни странно, ему не хватило постоянства последних нескольких дней. Да-да. Почему-то никто не хотел его убить, как обычно. Хотя, если задуматься, это его устраивало. Полностью.
Багира все же уснула. Одноглазый, отдав ей плащ-палатку, смотрел в темноту. Через час-другой наступит «собачья вахта», чертово время, когда в сон начнет клонить все сильнее. А дождь снаружи успокоился. Так, крапало, но не сильно. И только одно это заставляло нервничать.
Сзади, шоркая ногами, подошел Чолокян. Спустился вниз, ничего не говоря. Проверил спящих лошадей, отошел подальше, отлить. Шарахался в темноте, не давая одноглазому слушать эту доставшую чертову ночь. Никак не заканчивающуюся, не отпускающую из своей черной крепкой хватки.
Там, в ночи, могло скрываться что угодно. Вернее, кто угодно. Хотя одноглазый сам себе не признался бы в том, что ему теперь куда легче столкнуться с очередной отрыжкой адовой кухни, появившейся после Беды, чем с человеком. Люди сейчас стали куда страшнее любого мутировавшего создания Божия.
Хотя и раньше-то, что говорить, добрее люди не были.
Внизу кашлянул Чолокян. Чуть заскрипели ступеньки.
Одноглазый усмехнулся, глядя на приближающегося армянина. Ведь тогда, до Беды, встреться они ночью, да на темной улице, что бы ждало этого… хача? Далеко не «доброй ночи», это к гадалке не ходи. Из одноглазого даже армия и кусок зацепленной спецоперации не вытравил нелюбовь к «черным». Несмотря на таких же, как Чолокян, воевавших рядом. Хотя… как воевавших? Тут одноглазый мог бы и поспорить.
Тогда не вытравилось. Вытравилось потом, после Беды.
Когда здоровяк Николян тащил его на себе несколько километров, а выходила одноглазого вовсе даже Сара. Не еврейка, армянка. Смешная низенькая и носатая армянка. Плевавшая на вытаскиваемое судно, на мокрые и грязные простыни, на мат в свою сторону.
Когда одноглазый и чеченец Шамиль вдвоем сидели в развалинах электроподстанции, отстреливаясь оставшимися патронами от мародеров – таких же, как одноглазый, русских. А в подвале, не имея возможности удрать, дрожали две татарские семьи, из-за чьих молоденьких красоток мародеры и прицепились.
Когда плотный азербайджанец Вагит, весь перемазанный кровью, с температурой, не жалея себя и не обращая внимания на стрельбу вокруг, резал и зашивал мужика с кельтским крестом на плече. Одноглазый, еле передвигавшийся на костылях, задумчиво смотрел потом на этого еле дышащего мужика, грудь которого украшала надпись готическим шрифтом – «White pride».
Для кого-то Беда стала отправной точкой для нового восприятия мира. Для кого-то наоборот. И порой, вспоминая себя прошлого, одноглазый не хотел даже улыбаться. Не из-за чего было.
* * *– Да куда ты лезешь, овца?..
– А-а-а-п-л-а-ч-и-в-а-а-е-м проезд, граждане!!!
– Ну, как у вас там, платят, нет?
– Чего вчера в «Голосе»-то?
– Не знаю, вчера «Кухню» повторять начали.
– Задняя площадка, за проезд передаем, а то дверь не открою!
– Ты кого овцой назвал, хабал трамвайный?!!
– А у меня соседка вчера опять мужика привела, так она, кошка драная, орала до самого утра.
– Вы за проезд платить будете… мужч-и-и-н-а-а-а, я к вам обращаюсь?!
Маршрутка из спального в производственный район. Каждое утро – с того же места, что и вчера, и так постоянно. Одни и те же люди, одни и те же темы разговоров.
«Одноглазый» покрутил головой по сторонам, шуганул от освободившегося места пару торговцев с рынка, то ли китайцев, то ли вьетнамцев, испуганно сбежавших в другой конец салона. Посадил худенькую девушку-студентку и, не обратив внимания на ее «спасибы», отвернулся к окну, надев наушники и включив плеер. В голове, как обычно в понедельник, складывался план на неделю вперед. Самое главное – акция во вторник на следующей неделе и подготовка к ней. Вот только и на рабочей неделе, и на выходных есть чем заняться.
На остановке в маршрутку заскочил Шилов – напарник, простой деревенский парень, на которого во вменяемом состоянии можно было положиться полностью. В невменяемом Сашка становился опасен, превращался в бешеного и агрессивного Пикачу в полном боевом апгрейде. Пришлось выключить музыку. Шилов, по простоте своей широкой сельской натуры, очень обижался на невнимание знакомых людей к его персоне.
– Здорово! Чего слушаешь? Опять какой-нить хардкор?
– Нет, «Христа Спасителя».
– Про нож разберется?
– Да.
– Вот ты ерунду слушаешь.
Сашка перся от шансона и не совсем понимал, как можно слушать какую-либо другую музыку. Да и вообще, во многих вопросах мнения их расходились, но, тем не менее, работать и заниматься общими делами им это не мешало.
– Скучно сегодня будет, понедельник. Слышь, а ты на выходных не сможешь меня подменить на полсуток? Нужно в клубан один выйти.
– Не знаю… Давай ближе к делу поговорим. А чего ты?
– Да переезжать буду. Хозяйка дочку замуж выдает… вот и попросила съехать.
– Ну, посмотрим, скорее всего – смогу.
– Спасибо. А че, погоняем черных в следующий вторник?
