Он несколько раз пощелкал тумблерами, но ничего не случилось.
"Уж не ошибся ли изгнанный из пекла черт? — с разочарованием подумал Игнат. — Никаких тебе чудес: ни мертвой воды, ни тайников. Лишь труха и запустение".
— Ладно, идем дальше, — словно прочитав его мысли, сказал Эрнест и двинулся к выходу. — Посмотрим, будет ли применение нашему ключику на этом ярусе.
Он потянул ручку на себя, и дверь нехотя распахнулась — кряхтя и постанывая, словно жалуясь на людей, осмелившихся потревожить ее вековой покой. Что-то упало с глухим стуком, как падает молодое, подрубленное топором деревце, и последующий за этим дробный стук вызывал в памяти Игната звук осыпавшихся яблок — так ребенком он обтрясал склоненные ветви, и округлые красно-желтые шары скакали и подкатывались под ноги. Уже спелые, уже надтреснутые от удара. Бери и ешь.
Только теперь это были не яблоки.
Игнат отступил, налетел спиной на трансформатор и застыл, опутанный страхом, как невидимой паутиной. Рядом вздохнул и тихо выругался Эрнест. Луч фонарика выхватил из мрака россыпь желтоватых костей. У самой двери юлой крутанулся череп, опрокинулся, приоткрыл в усмешке черную трещину рта и уставился на Игната провалами ослепших глазниц.
— Зараза, — пробормотал Эрнест.
Фонарик заплясал в его дрогнувшей руке.
Игнат сделал глубокий вдох и подумал:
"Это только кости. Старые кости, которые теперь никому не причинят вреда"
Он отлепился от врезавшегося в бок металлической коробки трансформатора и суеверно переступил через подкатившуюся под ноги лучевую кость. Но, в отличие от парня, Эрнест не питал уважения к почившим. Досадливо наподдав череп носком сапога, он выругался снова и вдруг наклонился и поднял что-то, лежащее у самого порога.
— Маузер, — прокомментировал он и со значением глянул на спутника. — Чуешь?
Игнат крепче перехватил фонарик, скользнул лучом по полу, стенам, по двери, испещренной мелкими оспинами, которые Игнат сначала принял за ржавчину, а теперь ясно понял — это следы от пуль.
— Здесь шла перестрелка, — сказал он вслух.
Эрнест мрачно кивнул. Покрутил маузер в руках, несколько раз щелкнул спусковым крючком, но патронов в магазине не оказалось, да и ржавчина постаралась привести оружие в негодность — время не щадило ни людей, ни вещи. И Эрнест вскоре отбросил пистолет, вытер испачканные ладони о тулуп.
— Немудрено, — сказал он. — Когда Эгерских солдат с насиженного места гнали, те бежали, что зайцы. А этот, видать, не добежал…
Он ухмыльнулся, перешагнул через окаменевшие кости и окликнул Игната:
— Ну, долго на мертвяков любоваться решил? Может, впереди еще сотня таких поджидает, а если у каждого рот разевать — до второго Апокалипсиса блуждать будем.
Игнат шагнул следом, лишь на миг задержался возле скелета. В его ребрах запутались истлевшие тряпки — не то военная форма, не то медицинский халат. Теперь уже и не разберешь. Шейные позвонки оказались сломанными.
"От удара Эрнеста", — решил Игнат, следом за проводником протискиваясь в дверной проем. И сердце сжалось от дурного предчувствия.
Это был тот самый первобытный страх, появившийся однажды в глубокой древности и засевший в генетической памяти человека — страх тьмы, из которой приходит опасность. Страх неизведанного, страх смерти.
Это тянущее чувство появилось сразу, как Игнат почуял запах.
К уже знакомому тяжелому духу прелости и пыли теперь примешивался еще один — резкая вонь медикаментов и химических реактивов. Так пахло в маленькой лаборатории, оборудованной Марьяной для смешивания различных фармакологических препаратов. Но здесь запах был увеличен многократно, он был почти физически ощутим, так что казалось — через некоторое время им пропитаются и волосы, и одежда, и сама кожа вберет его, как губка вбирает остатки пролитого на столешницу чая.
Рядом мучительно закашлялся Эрнест, но Игнат не смотрел на него. Втягивая пропитанный химической вонью воздух, парень стоял как вкопанный и только во все глаза глядел в большое возникшее на пути зеркало — и не узнавал себя.
"Чертом стать легко…" — пришло на ум.
И ни кто иной, как черт собственной персоной, смотрел на Игната из зеркального отражения.
Сморщенное лицо с проваленным носом. Губы — оплывший свечной огарок, — приоткрывали кривые заостренные зубы, столь же частые, как забор в родной Солони. Глаз был только один — остекленевший, мутный, подернутый болотной ряской и мелкой сеткой лопнувших капилляров. Второй же скрывался за наплывшим уродливым веком, которое свисало на щеку, будто оборванная штора в давно покинутом доме. Вместо волос всю поверхность черепа покрывали бугры и наросты, похожие на рога.
Игнат покачнулся и отступил. Фонарик задрожал в ослабевшей разом руке и только чудом не выпал. Луч света скользнул вбок, на мгновенье ослепив Игната бликами, отраженными от стеклянной поверхности. И тогда он понял — перед ним не зеркало, а большая, в человеческий рост, колба.
Она стояла на металлическом постаменте и была доверху наполнена желтоватой жидкостью, в которой плавало существо, принятое Игнатом за собственное отражение и так напугавшее его поначалу. Оно было мертво. Мертво и заспиртовано — подобных ему уродцев Игнат видел в естественнонаучном музее, куда выезжал от интерната с экскурсией. Всего лишь экспонат, выставленный на потеху публики.
— Значит, правду чистильщики сказывали, — раздался над ухом хриплый голос Эрнеста. — "Форсса" запрещенные эксперименты ставила. Нехорошие эксперименты: евгеникой да генетикой занимались, — он помолчал и, хмыкнув, добавил, — да и что ж хорошего, когда такая рожа.
Фонарик снова осветил скрюченное тело уродца и скользнул дальше. Веером рассыпались блики, запрыгали по комнате, отбросили на стены бесформенные тени. Игнат вздохнул, набрал полные легкие резкого, наполненного химикатами воздуха, и закашлялся, сплюнул на пол кисловатую слюну.
— Говоришь, впереди еще сотня таких поджидает? — осиплым голосом спросил он. — Да здесь их не сотня, а целый легион!
Зажав фонарик в нетвердой руке, Игнат медленно побрел мимо рядами выстроенных колб — разбитых и целых, маленьких и больших, наполненных и желтоватой, и белесой, и подкрашенной синькой жидкостью. Внутри плавали эмбрионы — лишенные жизни и разума сгустки изуродованной плоти. Словно некий безумный скульптор впопыхах соединил комья раскисшей глины, рассеянно наметил глаза и рот, да так и оставил, махнув рукой "сойдет!". И оставил полчища своих Адамов гнить на неизмеримой глубине, где ни одна живая душа не найдет их и не познает всю неприглядность созданной наспех жизни. А увидит только деревенский дурачок, но никогда не расскажет об увиденном — кто дураку поверит?
