— Марьяна… — сказал он.
Должно быть, слишком тихо, чтобы перекрыть и колокольный звон, и сутолоку, и чириканье воробьев, и далекие звуки автомобильных сигналов. Но она все равно услышала.
Замерла, не поворачивая головы, не слушая подругу, тянувшую ее за руку. Потом что-то тихо сказала, и подруга обиженно надула губы и подалась в сторону ярмарки. А Марьяна возвратилась к Игнату.
Он тоже хотел сделать навстречу несколько шагов, но ноги предательски отяжелели, будто снова по пояс намело сугробов, и не стало звона — только вой бурана, и не стало улицы — только глухая чащоба. Игнат вздрогнул, обтерся рукавом, и наваждение схлынуло. А Марьяна — осталась.
— А я не сразу тебя узнала, — тихо сказала она.
— И я… не сразу… — онемевшим языком вытолкнул Игнат.
На Марьяне было приталенное голубое пальто, и сапожки на остром каблучке, и вокруг шеи — пестрая косынка. А косы не было: крупно завитые темные локоны рассыпались по плечам, и это придавало Марьяне серьезный, какой-то повзрослевший вид.
— Где же твоя коса? — глупо спросил Игнат и испугался вопроса. Вдруг обидится? Вдруг повернется и уйдет, обдав его запахом цветочных духов — такая чужая, городская, далекая?
Марьяна усмехнулась, ответила спокойно:
— Обстригла. Что коса? Только мешалась да под рукой путалась. И подружки задразнили: Марьяна краса, длинная коса.
— Глупые, — сказал Игнат и улыбнулся.
— Глупые, — со вздохом подтвердила Марьяна и вскинула брови, вопросительно глянула на парня снизу вверх. — А тебе не нравится?
— Нравится…
Она снова вздохнула — как показалось Игнату, с облегчением. Привычно прикоснулась к локонам, накрутила на палец, отпустила. Улыбнулась несмело:
— А где же твои кудри?
— Тоже обстричь пришлось, — ответил Игнат, подумал и добавил. — На пожаре сгорели. Ожог у меня был сильный. Да как видишь, обошлось. А волосы что? Вырастут.
Марьяна согласно кивнула. Подняла руку, словно хотела дотронуться до правой щеки Игната, где оставил метку огонь, но не посмела, подержала на весу и опустила.
— В Солони пожар?
— В ней.
Марьяна помолчала, потом спросила настороженно:
— Снова… они приходили?
И умолкла, будто испугалась, что сболтнула лишнее, уставилась на Игната распахнутыми глазами — серыми, как северное небо. А он сразу понял, что хотела спросить девушка, и не стал лгать.
— Они.
— А что же люди? — прошептала Марьяна.
— Кто выжил. А кто нет.
— А если еще придут?
— Не придут. Теперь-то уж точно.
И подумал: ушла навь с обжитых земель, прогнали ее и дожди, и солнце, а теперь — даст Бог! — люди прогонят. Будет день, и пройдут по всему Опольскому уезду чистильщики, уберут остатки гнили, напоят почву живой водой и взойдут в Солони ростки новой жизни — светлой и беспечальной.
— Значит, нашел ты, что искал? И своих земляков простил?
— И нашел, и простил, — ответил Игнат и глянул на Марьяну виновато, искоса: — А ты? Простила?..
Сердце ухнуло, затрепетало в ожидании ответа. Марьяна молчала, перебирала локоны длинными пальцами, а на Игната не смотрела.
— Не знаю… — наконец, тихо произнесла она.
Игнат тоже отвел взгляд. К горлу подступил комок, ладони стали влажными и ватными, и он засунул руки в карманы, чтобы не выдать, как дрожат его пальцы. Он все еще стоял, раздумывая, какие слова подобрать. Может, рассказать, как шел через болота и день, и ночь, и нес за пазухой эликсир, способный наводнить землю армией неживых монстров? Может, вспомнить, как пламя лизало крыши солоньских домов, и бесновалась нечисть, утратив свое сокровище? Может, объяснить, зачем приехал в город? Ведь по делу, а вовсе не для того, чтобы преследовать ее…
— Надолго ты в Новую Плиску? — спросила Марьяна, и поток мыслей тут же иссяк, а напряжение отпустило.
— Пока храм не отреставрируют, — сказал Игнат. — Плотником я нанялся.
— Что ж, — ответила она. — Хорошие плотники везде нужны, — и добавила печально: — А я вот скоро уезжаю. В Славен. Я ведь на интернатуру документы подала. Буду педиатром.
— Что ж, — сказал Игнат. — И хорошие врачи нужны.
Они еще немного помолчали. Давно стих колокольный звон, оставив после себя лишь легкую зыбь в весеннем воздухе. Кто куда, разбрелись прихожане. И наступила такая тишина и такая пустота, что чудилось — застыли Марьяна и Игнат внутри большого пузыря, а кроме них — здесь не было никого. И страшно было сказать слово: а вдруг лопнут тончайшие мыльные стенки? И не хотелось прерывать мгновенье: а вдруг и это окажется пустым сном?
— Мне пора, — первой нарушила молчание Марьяна. — Троица ведь… Столько еще дел нужно сделать…
— И мне пора, — сказал Игнат. — Заждался меня работодатель.
Он постеснялся подать руки. И она не подала. Повернулась и пошла, поцокивая каблучками по мостовой. Потом, будто вспомнив что-то, обернулась через плечо, откинула со лба упавший локон, стрельнула лукавыми глазами — и стала вдруг привычной Марьяной.
— Ну, так прощай, Игнат, бабы Стеши внук, — проговорила она. — Может, когда и свидимся.
И, не дожидаясь ответа, развернулась и пошла, и пошла — сквозь подсвеченную солнцем аллею, отстукивая каблуками шаги. А следом за ней — над тополями, над головами, над куполами, вспенивая молочные буруны, — потекла облачная река. Это была река времени, река жизни, таящая в себе и плод, и дождь, и мир, и явь, и свет, и любовь, и бога.
Так было, так есть и так будет до скончания времен.
Конец
октябрь 2013 — январь 2015
