— Нет, Ханс. Но я раскаиваюсь во всем остальном.
— А остальное — следствие этого поступка… Не корите себя за это, если не упрекаете себя в том, что сохранили мне жизнь…
— Не пытайся оправдать меня.
— Мне не надо оправдывать вас — я вас не обвиняю.
— Я так и думал, что ты все понял… Ты все понимаешь — даже то, чего не понимаю я…
— Мне же очень надо все понимать — мне же ничего не известно…
— Знания задают мыслям ход, загоняя их в заезженную колею… Из этой колеи сложно выйти — сложно посмотреть на мир незамутненным взглядом… Это привычка мыслить так, а не иначе… Это привычка, сберегающая наши силы, но туманящая наш разум… Она никогда не позволяет нам видеть ясно. Я смотрю через нее в снежное сияние глазами, открытыми для другого света и не видящими этого сияния. А Олаф смотрит через нее суженными глазами хищника, видя одну только жертву. Наши мысли закодированы только для одной стороны жизни, и нам тяжело избавиться от этих кодировок, окинув взглядом ее всю — всю жизнь.
— Но ведь вы можете…
— Я не знаю, могу или нет — эти коды пустили крепкие корни, оплетшие мой разум тюремной решеткой…
— Вы сможете, раз уж это понимаете. Вам нужно только время — так дайте его себе, потерпите уж все это как-нибудь… Я долго терпел, пока разобрался хоть как-то… хоть в чем-то… И теперь — терплю…
Фламмер вскинул на меня пламенеющие глаза, в которых отразились лучи холодного сияния Хантэрхайма… Хоть бы он справился… Хоть бы он не погасил этого упрямого огня, дающего ему силы жить — пусть и среди зверей, среди чудовищ…
Я не будил Олафа всю ночь, зная, что он не станет бушевать, сберегая восстановленные силы для предстоящей охоты. Пробудившись, он ограничится одними проклятьями, насылая их и на незримого тролля, и на холодную вершину, занятую этим каменным стражем… А я уже сообразил, что этот великан вполне разумен и оставит все проклятия без внимания… Еще я понял, что он достаточно терпеливый и дождется нашего ухода… Как бы Олаф не протестовал против его приказа, он просто не способен этого приказа не исполнить — и ему не под силу остаться здесь дольше одной ночи… Мы не можем постоянно жечь энергию наших машин, а сами мы для таких мест никак не предназначены. Я рад, что мы уходим… И я рад, что офицер не проявляет беспокойства из-за того, что уходим мы из одного кошмарного места — в другое, от одного чудовища — к другим. Только до меня пока не дошло — от отчаянной решимости это у него или от полной подавленности… Он кажется очень спокойным, и его глаза горят, но не жаром живого огня, а ровным свечением осветительного прибора… Я таким его еще не видел, поэтому не знаю — хорошо это или плохо.
Офицер объяснил мне, что «защитник» — опасен, но он его — контролирует… Поэтому я снова стал относиться к этой машине настороженно. И эту настороженность важно не растерять в ждущей нас дороге — ведь Олаф теперь и не думает подозревать офицера и не доверять этой машине. С тех пор, как я разубедился в отваге офицера, Олаф наоборот — убедился… Он еще не признал Фламмера командиром, но уже подошел к этому признанию вплотную. Эта охота убедит его полностью, и он будет повиноваться Фламмеру с такой же настойчивостью, с какой сопротивлялся. С заводов Хантэрхайма сходят только такие воины — прямые и жесткие, как клинки. А я сошел с завода человекостроения Штрауба — я могу и сомневаться, ища середину, а не бросаясь в ту или иною сторону, как в бой — без колебаний… Штрауб и Шаттенберг вооружает нас мыслями, когда Хантэрхайм и Ивартэн — оружием.
Размышляя обо всем этом, я и не заметил, что мы спустились к подножью скал, летя на запад под прикрытием протяженного горного отрога, скрывающего нас от неспящих глаз «хранителей» Хантэрхайма…
Офицер отстраненно следит за «защитником», летящим впереди… Но эта машина определяет поисковую технику безошибочно, вовремя предупреждая нас. «Защитник» точно рассчитал нам место стоянки на границе патрульных зон еще до того, как Фламмер сообразил, что мы — прилетели. Просто, здесь — такая же снежная пустошь, как и везде… Отсюда не видны «жгучие луга» снежных зверей, где нас часто ищут и отслеживают… Туда нам предстоит отдельный поход. А сейчас мы все вместе будем сооружать снежное убежище…
Я совсем выдохся, таская нарезанные из прочного наста блоки, и присел отдохнуть на один из них… Работа подходит к концу, и скоро мы скроемся в этой снежной пещере, сооруженной нами с таким трудом… Там мы, наконец, выспимся и согреемся… Ведь мне было так жарко, что теперь стало совсем холодно…
Олаф положил руку мне на плечо — он сияет улыбкой, пусть и довольно кровожадной…
— Что расселся? Поднимайся — этим блоком вход перекроем. Иди уже.
Я забрался в убежище, нагибаясь под низким сводом и усаживаясь на застланные шкурами нары из затверделого снега. Стоя на коленях на полу, «защитник» разбирает и проверяет наше оружие… Я разжег горелку, заменив прогоревший фитиль, и протянул замершие руки к слабому, но веселому огоньку. Только я собрался сказать «защитнику», что я разжег огонь и теперь надо перетащить промерзшее оружие ко входу, как он сделал это… Но офицер, проходя к огню и садясь рядом со мной, прихватил излучатель, положил его на колени и вцепился в него мертвой хваткой.
— Не надо оружие здесь держать… Олаф рассердится…
— Здесь мы открыты всем врагам, я не оставлю оружия там.
— Оно не будет работать, когда конденсат замерзнет…
— Ничего ему не будет.
— Ему, может, и не будет, а вам… Олаф разозлиться, когда увидит, что оружие согрето и выпала вода…
Фламмер глянул на меня с тревогой…
— Как здесь обороняться, когда оружие — стоит у входа?
— Брать оружие оттуда, где оно стоит, и обороняться…
— Как от Олафа обороняться?
— Никак… Вам придется часто находиться с ним без оружия под рукой… И ему — с вами…
— Ты так просто доверяешь ему жизнь?
— А что мне еще делать? Да и Зверем он вообще не так часто становится… Вы, наверное, привыкли, что ваши солдаты для вас совершенно безопасны. Только мы — не солдаты, мы — вольные охотники. Вам придется доверять нам, привыкнув к тому, что мы — опасные.
Фламмер еще ниже наклонил голову и отнес оружие ко входу… И как раз вовремя — Олаф забрался в убежище, закрывая узкий вход снежным блоком… Он бросил офицеру кусок мороженного мяса, хрустящего под ножом, довольно ухмыляясь и растирая заледеневшие руки.
— Вы как думаете, наших «стрел» с высоты не заметят?
— Мы для них час стоянку рыли, еще час засыпая их снегом.
