Что же касается поисков, то их надлежало вести по двум направлениям сразу, как тайному, так и явному. У каждого были свои достоинства и недостатки: первый, сохранявший его инкогнито, был извилистей, но безопасней, второй же мог обернуться серьезными неприятностями, ибо вел прямиком к дону Грегорио и остальным властительным донам, которых Саймон рассматривал как хитрых, хищных, но наиболее информированных людей. Вот только захотят ли они поделиться информацией? Тем более сотрудничать, если делиться окажется нечем? Он испытывал большие сомнения на этот счет, хотя не мог предугадать в деталях реакцию властей. С одной стороны, власть в ФРБ квалифицировалась как преступная и бандитская, а значит, ненадежная; с другой же – Саймон как-никак был эмиссаром Разъединенных Миров, чему имелись неоспоримые доказательства. Но стоило ли полагаться на благоразумие бандитских главарей? Скорее на их страх…
Страх не перед гипотетическим возмездием со звезд, а перед зримой угрозой, как вскрытая дверь и опустевшие сейфы Первого Государственного. Опасения за свою жизнь и власть, боязнь очередного Передела, страх перед новым кланом. Ужас перед врагом, более хитрым, хищным и изворотливым, чем они сами.
Но страх внушался лишь силой и умением; так говорил Наставник, так утверждали инструкторы ЦРУ, и эта истина была, разумеется, бесспорной. И в соответствии с ней Саймон решил, что встретится с донами в тот момент, когда не будет сомнений в его превосходстве и силе. Он должен переиграть их – тут, на Земле, власть над которой принадлежала им; он должен внушить им ужас – в лесах войны, где они считались кайманами и ягуарами, хоть были всего лишь стаей крыс.
Таким был явный путь, и Саймон уже обдумывал акции устрашения, не забывая, впрочем, и о тайных дорогах. Куда они вели? В Форт и древний Архив, о котором рассказывал Гилмор? В резиденции власть имущих? К «торпедам», имевшим какую-то связь с заокеанскими странами? На улицы Рио, в таверны и кабаки? В гавань, к пирсам и кораблям? В другие города? В Разлом? В Чилийский и Аргентинский протектораты?
«Куда б ни вели, – подумал Саймон, спускаясь по лестнице, – я их пройду. Но начинать, пожалуй, надо с Архива… Или с какой-нибудь крупномасштабной операции по истреблению крыс».
Внизу люди Гробовщика грузили последние туго набитые мешки. В мешках позванивало, но не шуршало – бумажные банкноты тут доверием не пользовались. По двум причинам, о коих Саймон уже знал, и обе были довольно вескими. Во-первых, НДБ скомпрометировало идею бумажных денег; во времена домушников их выпускали километрами для пополнения казны, пока не случился Большой Передел. Домушников побросали кайманам, и в целях оздоровления экономики сменили печатный станок на штамповочный пресс. Серебра в ФРБ хватало; его добывали в неистощимых аргентинских рудниках, и это явилось второй причиной, чтоб отказаться от ненадежных клочков разрисованной бумаги. Монеты чеканили разных достоинств, от десяти до четверти песо, но все кроме медных гривен, именовались песюками.
Люди Пако набились в фургон, а сам Гробовщик, развалившись на заднем сиденье лимузина рядом с Филином и Проказой, любовно перебирал блестящее серебро.
– Большие деньги – хорошо, но очень большие – еще лучше, – заявил он.
– Кто бы спорил, – отозвался Пашка, а на лице молчаливого Филина изобразилось одобрение. Пако поскреб лысину.
– Тысяч семьсот огребли, аж колеса на тачке проседают!
Считай, трехмесячная Монтальвашкина выручка, всех «плащей», сколько их ни есть. И делиться ни с кем не надо… Ну, и куда такие деньги пустим, дон Кулак?
– В дело, – проинформировал Саймон.
– В какое?
– Не понимаешь?
Монеты из ладони Пако с тонким звоном посыпались в мешок.
– Понимаю, чего ж не понять. Бог соображалкой не обидел. В дело так в дело. На трапезу, скажем, на вилки всякие, сковородки, ложки-ножики и на ручки, чтоб за ножики держались… Так, э? А кушать-то с кого начнем? С самых крутоватых или с тех, кто помягше будет?
– А что, есть и такие? – поинтересовался Саймон, усаживаясь за руль.
Этот вопрос заставил Пако погрузиться в размышления – похоже, среди намеченных к трапезе слишком мягких не водилось. Не дождавшись ответа, Саймон обернулся, посмотрел на его задумчивое лицо и промолвил:
– Ну, если ты все понимаешь, так скажи, согласен или нет?
– А что говорить? После таких-то дел. – Пако пнул лежавший в ногах мешок. – Теперь все пути-дорожки мне отрезаны. И мне, и моим отморозкам. Теперь от дерибасовских да синезадых пощады не жди – либо нас стрескают, либо мы их схаваем. Но я не жалею. Не стоит в «шестерках» бегать, если выпал шанс повластвовать! Пусть даже не одному, а на пару с тобой. Так что нынче ты – наш дон, я – твой пахан, и все мы, – тут Гробовщик покосился на Пашку и Филина, – все мы, сколько нас есть, «железные кулаки». Новое, значит, бандеро. Стоит отметить, э?
– Попозже отметим, – пообещал Саймон, коснувшись рычага. – Я к тебе приду, Гробовщик. Приду, и потолкуем, с кого начинать. С мягких или с жестких.
– С такими-то деньгами я бы… – откликнулся Пако, но тут взревел мотор, заглушив конец фразы.
Через пару дней Саймон сидел в подвальной камере под «Красным конем», устроившись на хлипкой табуретке. Подвал использовался как холодильник и помещение для доверительных бесед – иными словами, как пыточная. Пако Гробовщик хоть и сотрудничал с «плащами», был предводителем шайки вольных, каких в бразильянских городах насчитывалось немало. Этот статус являлся промежуточным между бандеросами и дикими изгоями; вольные относились к той необходимой прослойке, откуда крупные кланы черпали «шестерок», отстрельщиков и топтунов и куда временами спихивали грязную работу – а заодно и ответственность. В силу этих причин вольные были столь же полезны, как гаучо, и даже еще полезней, ибо не рассматривались как структура организованная и не числились внешними либо внутренними врагами. Им можно было поручать самые разнообразные дела: отлов невольников и беглых отморозков, торговлю девушками и спиртным, экзекуции, экспроприации и ликвидации, а также разборки с несогласными и недовольными. Само собой, такие рандеву являлись крайне деликатными и требовали уединения, интимности и кое-каких приспособлений.
Над головой Саймона выступала бетонная потолочная балка, по обе стороны которой свисали кольца ошейников с веревками и цепями; прямо темнел распахнутый зев камина, а рядом с ним виднелись две кочерги, толстая и потоньше, заботливо уложенные на решетку; справа стояла чугунная ванна, которую при случае можно было наполнить водой или более крепким содержимым, а слева, на стене, красовалась коллекция дубинок, обрезков труб и бамбуковых палок. Пространство за ванной заполняли пивные бочки, хранившиеся в холодке, а сзади, под лестницей, была сложена вчерашняя добыча – мешки, оружие и амуниция, накрытые брезентом и заваленные канистрами. Судя по запаху, в них был мазут. В целом обстановка холодильника не располагала к оптимизму, но Ричард Саймон бывал в местах и пострашней.
