Подполковник вздохнул.
— Ребенок Чужайкиной, — терпеливо сказал он, — но тот вообще не был человеком.
Он порылся в ящике стола и перебросил собеседнику пачку фотографий И рентгеновских снимков.
— Вот, полюбуйтесь сами. Ушей нет. Половых органов нет. Глаза рудиментарные. Да что там, пупка — и то нет. А снимки… Это, по-вашему, что, человеческий череп?
— Вам виднее, — сказал собеседник.
— Вот именно.
— Ну ладно, — оппонент, видимо, тоже решил проявить терпение, — значит, он не был человеком? Кем же он, по-вашему, был? Пришельцем? Одним из них?
— В том-то и беда, что нет, — ответил медик.
Он опять полез в тот же ящик стола.
— Вот, — сказал он, — результаты судмедэкспертизы. Это мы у Лукина тогда изъяли. А вот наши собственные данные. Труп-то мы тогда чуть не из топки выдернули. Повезло нам, верно? Впервые мы заполучили и такой материал — они же никого к себе близко не подпускали.
— Я бы вас, потрошителей, к себе тоже не подпустил бы.
«Дурака-то не валяй», — подумал подполковник. Он отлично знал, как выглядит его собеседник без кителя — по всему телу белели следы старых лучевых ожогов.
— У них была на то причина. Дело в том, что анатомически Панин почти не отличался от людей.
— Что значит — почти?
— Ну, обычный врач при обычном осмотре не заметил бы разницы. Для того, чтобы обнаружить отличия, его пришлось бы вскрывать. Аппендикса, скажем, у него нет и не было…
— А был хвост и раздвоенные копыта.
— Черта с два. Говорю вам, внешне он выглядел, как самый обычный человек. Загвоздка не в этом…
— Ну-ну?
— Мы с вами прекрасно знаем, сколько баб перебрал этот Панин. Искал генетически совместимых, видите ли.
— Ну и что? Это входило в условия Проекта. При каждой очередной неудаче мы просто снимали с них наблюдение, вот и все.
— Удачи, — сухо сказал медик, — там вообще не могло быть. Ни одна из этих женщин — вообще ни одна, — не могла забеременеть от Панина. Как бы он ни старался. Что такое ДНК, вам известно?
— Да, вроде.
— Все живое на Земле размножается при помощи ДНК. ДНК содержится в хромосомах. В клетках Панина — и в половых, и в соматических, — нет хромосом. Это бы еще полбеды, если бы там удалось обнаружить ДНК. Но ее там нет. Вообще.
— А… ты уверен?
— Методика элементарная. С ней любой студент-пятикурсник справится.
— Иными словами?
— Он вообще был бесплоден, ваш Панин. И детей у него быть не могло. Ни от этой бабы, ни от какой другой.
— Но ведь ребенок…
— Вот и я о том же.
— А у него… ДНК?
— В порядке. То есть… мы смотрели лишь на самом примитивном уровне. На тонкую работу — состав, структуру, — уйдут месяцы. Но пока…
Вновь через стол полетела пачка фотографий.
— Это результаты одного из стандартных обследований. Прошлогоднего. А это — вчерашние. Есть разница?
Тот покачал головой.
— Это хромосомы, да? Они тут какие-то не такие.
— Хромосомы изменились. Они скручены. Укорочены. Обычно такое происходит в половых клетках. Перед делением. Или в соматических, обычных — там клетки тоже делятся. Когда происходит регенерация тканей. После ранения, например. Но это — клетки крови.
— И что же дальше?
— Его клетки строят какие-то иные хромосомы. А дальше чужие хромосомы начнут вырабатывать чужие белки. Организм начнет меняться. Он, собственно, уже меняется.
— И что будет?
— Не знаю. То есть будет некий чужой организм. Вопрос только в том, какой?
Тот отшвырнул фотографии, и они веером легли на столешнице.
— Ладно. Те детишки тоже менялись.
— Но они не выживали. А этот…
— Что толку об этом говорить. Посмотрим. Меня беспокоит вот что. Если это не ребенок Панина, то чей же?
— Не знаю.
Медик устало покачал головой. Его собеседник какое-то время молчал, постукивая пальцами по столу. Потом вновь заговорил:
— Послушайте, а что, если… У нас есть данные, что Панина, когда ее в тот раз взяли…
— Кстати, кто это был? Ваши?
— Нет. Мы даже не успели вмешаться. Ее один из Наблюдателей вытащил. Проследил за ней каким-то образом, проник туда — они всюду пролезают, точно ужи. Надел маску эту дурацкую, заделался под своего, положил всех и вывел Панину. Вроде, там еще кто-то поучаствовал, и уж точно не из наших. Но я не об этом. Тот же Наблюдатель нам сказал, что Панина вроде что-то вспоминала под гипнозом. Может, имеет смысл еще раз попробовать?
— Это не так просто…
— Почему нет? В чем, собственно, трудность?
— Она не согласится добровольно. А гипноз — тонкая штука… Там им удалось как-то заморочить ей голову — она понятия не имела, чего они на самом деле добиваются.
— Ну, не мне вас учить. Придумаете что-нибудь. Скажем…
Он замолчал и прислушался. Из коридора доносился топот. Дверь распахнулась, и в нее просунулось встревоженное лицо молоденького фельдшера. Завидев посетителя, он нерешительно затоптался на пороге, не решаясь войти.
— Что стряслось, Вахитов? — недовольно спросил подполковник. — Я вас не звал.
— Константин Игнатьич, — тот сглотнул, — товарищ подполковник… Я подумал…
Он замолк и покосился на человека, сидящего за столом напротив.
— Ладно, — вздохнул медик, — что там у вас? Говорите.
— Рудько… — Только теперь подполковник заметил, что мальчишка бледен и губы у него трясутся.
— Что — Рудько? — Тот приподнялся, упираясь руками в ребро столешницы. — Да говори ты, не тяни.
— Он… застрелился.
— Что? — И, совладав с собой, повернулся к собеседнику. — Рудько работал с мальчиком, — пояснил он.
— Он… я его в сортире видел. Поглядел на меня, усмехнулся, зашел в кабинку и пустил себе пулю в голову.
— Ясно. — Медик вышел из-за стола. — Иди, Вахитов. Скажи там… чтоб убрали.
— Да что творится-то? — тихо сказал его собеседник.
— А вы еще не поняли? — Он замолк, потом тихо добавил: — Я, впрочем, тоже не понимаю. Но это он, ребенок, говорю вам… Это он. Что мы в конце концов получили, генерал, а?
— Что — ребенок?
— Да не знаю я, — тоскливо сказал медик. — Понятия не имею. Послушайте… вы же можете… нужно связаться с теми, оттуда. Пусть они сами разбираются. Это же их отродье. Пусть забирают его к чертовой матери.
— Да ты что? Я, милый мой, ничего не решаю. Надо мной тоже начальство стоит. Кто ж его отдаст — такого.
— А чего ждать? Чтобы он нас тут всех прикончил?
— Ну, — протянул генерал, — может, он тут ни при чем… Мало ли что там на твоего Рудько нашло…
— Говорю вам, это он. Не знаю, что там произошло, но это его рук дело. Прав был Завадский… Свяжитесь вы с ними, умоляю.
— Мы не можем, — тихо сказал генерал.
— Что?
— «Окно» захлопнулось. Последнее. Потому-то он так важен, этот ребенок. Больше у нас ничего нет.
— Ну, я не знаю. Наблюдатели тут остались? С ними свяжитесь. Для чего они тут сидят, собственно?
Тот неохотно ответил.
— Один.
— Что?
— Из известных нам — всего один. И мы уже несколько дней не можем выйти с ним на связь. Мы теперь за все отвечаем, дружище.
Медик обхватил руками голову.
— Что же это будет? — повторял он. — Что же это будет…
* * *
Ни шума, ни возни в коридоре Лиза не слышала — ее комната была надежно звукоизолирована. Тем не менее, замкнутая в четырех стенах, она металась точно так же, как люди снаружи, — внезапно ее охватил черный липкий ужас. Даже дышать стало трудно — и потому она была почти благодарна, когда дверь отворилась и вошел человек в военной форме. Обычно он, вероятно, держался с властной уверенностью, но сейчас его начальственную повадку несколько портила нервозная суетливость, с которой он обратился к Лизе.
— Послушайте, Елизавета Дмитриевна, — он старался говорить уверенно, но, натолкнувшись на ее ненавидящий взгляд, на миг запнулся, — вы напрасно относитесь к нам с таким предубеждением. Мы не хотим вам ничего плохого.
— Тогда отпустите нас, — сказала Лиза.
Тот, казалось, заколебался, но, видимо, счел за лучшее сказать правду.
— Мы не можем этого сделать. У вас опять начнутся… неприятности.
— Не ждите от меня благодарности, — сказала Лиза. — Что бы вам ни было нужно — я вам помогать не буду.
— Но мы можем смягчить вам режим, — поспешно отозвался тот, — перевезем вас в закрытый санаторий, вы с мальчиком будете пользоваться полной свободой… в ограниченных пределах. Ни в чем не будете нуждаться. У вас не будет никаких забот, никаких житейских сложностей… вас просто будут хорошо охранять, вот и все.
«Почему он так нервничает?» — подумала Лиза.
А вслух спросила:
— Что-то случилось?
— Почему вы так думаете? — фальшиво удивился военный.
— Иначе вы не стали бы меня так уговаривать. До сих пор вы не слишком-то со мной считались.
