— Это все какой-то бред, — устало повторил Димка, слушая сталкера вполуха и мучительно раздумывая, как ему теперь быть. «Наташка… Наташка теперь другая? Не такая, как все? И как себя с ней вести? Делать вид, что ничего не изменилось? Но кто я сам для нее сейчас? Чужой? Наверное, чужой. И еще… Черт, как неприятно об этом думать! Предательская, гаденькая мыслишка, но… Но нужна ли она мне — такой? Черт!..»
— Видишь ли, Дмитрий, тебе будет сложно меня понять, но постарайся, — продолжал сталкер, внимательно наблюдая за реакцией бауманца. — Ты родился в метро и о том, что происходило раньше, знаешь только понаслышке или из книг, не всегда отражающих истинную картину. Но одно дело пытаться понять умом и совсем другое — пройти через все это самому, чтобы контраст жизни прежней и нынешней пронял до мозга костей. Со мной совсем иначе. Двадцать лет жизни до Катаклизма, двадцать с лишним лет после. Есть что сравнивать.
— Слышал уже подобные байки, — буркнул Димка, отсутствующим взглядом глядя в стену перед собой. — Мой напарник недавно рассказывал, как он прожигал жизнь до Катаклизма, не ценил то, что имел.
— Я не об этом, Дмитрий, — терпеливо уточнил Натуралист. — Я толкую о том, что те, кто живет сейчас в метро, уже прошли естественный отбор. Причем не первый и не последний. В первые годы было много самоубийств. Привычного завтрашнего дня больше не существовало, только непрерывная борьба за выживание, к которой большинство, выросшее в тепличных условиях, оказалось не готово. Нет. Не так. Выражусь иначе. Многие готовы бороться, когда есть за что. Но тот мир, в котором мы живем сейчас, для многих, даже хороших и сильных духом людей не имел значимой ценности. Не за что им было цепляться. Я могу их понять, потому что сам долго был на грани. После Катаклизма не осталось ничего привычного. Изменилось все — окружающий мир, среда обитания, даже животные. Никто больше не строит планов на пять, десять лет вперед, ведь даже не знаешь, что будет завтра. А раньше человек мог спланировать всю свою жизнь до самой старости. Самое забавное, это действительно получалось. Так что, Дмитрий, поверь мне на слово: мы все — совсем другие люди, не те, что жили до Катаклизма. И те, кто выжил, и тем более те, кто родился позже. Только не все готовы смириться с этой мыслью. Особенно такие, как капитан Панкратов.
— Шрам говорил, что экспериментальное лекарство от «быстрянки» существует. И я не понимаю, почему вы не можете договориться о совместных усилиях по лечению этой заразы? Почему вы не объясните все им так же, как мне сейчас?
— Ты, видимо, прослушал. Панкратов и так все прекрасно знает. Не знает он только одного — где находится наше Убежище. Но и это скоро перестанет быть секретом — завал надолго не удержит ганзейцев. Есть обходные пути, и они сейчас бросят все силы на их поиски. Так что мы собираем вещи и переберемся на запасную базу. Предстоит долгий и опасный переход по поверхности, и мне придется проверить путь заранее, чтобы избежать ненужных сложностей. Я и так потерял много времени, пока разыскивал тебя.
— Значит, лекарства в Ганзе нет?
— По моим сведениям — нет. А вот в Полисе, возможно, наметились сдвиги. Но, видишь ли, нам не нужно лекарство из Полиса. Оно у нас уже есть. Симбиоз с природой нас вполне устраивает. Более того, это разумное решение. Тот самый шанс, который позволяет смотреть в будущее хоть с какой-то надеждой. Надеждой вернуться на поверхность. А предлагаемое Полисом лекарство лишит нас того, что мы имеем, и снова загонит в клетку, в которой человечество гниет заживо уже больше двадцати лет.
— Господи, да что вы имеете?! — горько бросил Димка, раздраженно глянув на Натуралиста. — О каком симбиозе ты говоришь? Вещаешь о поверхности, а сами сидите в бункере, изолированные от остального общества, живете здесь, как крысы, в темноте, надеясь лишь прожить еще один день, и еще!
— Я уже говорил, Дмитрий, — сталкер вздохнул. — У нас есть общность, которой нет у других людей. Ты этого пока не поймешь. Это надо ощущать. Мы воспринимаем друг друга, как одну семью. Каждый из нас — часть целого, поэтому нам и не нужны лекарства, которые убьют эту связь. Мы строим свое общество и готовы сосуществовать с остальными в добрых отношениях. Но не готовы вы. Пока единственный выход — и дальше скрывать свое существование от метро.
— Общность… Да, я действительно не понимаю. А если ваша так называемая общность — лишь иллюзия?
— Как думаешь, порвала бы тебя харибда, не окажись я вовремя рядом? Риторический вопрос, правда? Хочешь знать, как я там оказался?
— Возвращался шпионить на Таганскую? А кстати, что ты официально делал для Панкратова?
— Снабжал информацией о миграциях животных на поверхности. Составлял карту для сталкеров. Указывал наиболее безопасные пути для походов. Не уводи разговор в сторону.
— Хорошо устроился! Работал на Панкратова, а заодно на своих… и всегда в курсе всех событий.
— Твоя ирония неуместна, а внутреннее сопротивление и неприятие нас огорчают. Я знал, что Испанец мертв, еще до того, как ты мне об этом сказал. Мы все почувствовали его смерть. Я пошел, чтобы выяснить, жив ли еще ты.
— И как же ты узнал обо мне? Ведь я не «один из вас»?
— Тебе покажется это странным… но нам сказал Испанец.
— Что-то я не пойму… Он же мертв? Я сам видел его труп.
— Пожалуй, я рано заговорил об этом, — вздохнул Натуралист. — Это сложно объяснить. Да и не нужно…
— Ну да… потому что я не один из вас, так?
— Опять эта ирония.
— А что мне остается?.. Кстати, ответь мне, Олег, вот на такой вопрос. Если я, как ты говоришь, не один из вас, то почему я видел Испанца? Никто не видел, даже Шрам. И кстати, как он это вообще делал? Вырубал людей, вгонял в состояние комы? Очень безобидное деяние, не так ли?
— Гораздо лучше, чем убивать, — спокойно парировал Натуралист. — Он просто усыплял. Это его способность — внушать. Иногда достаточно отвести внимание, а иногда единственный выход — внушить сон.
— Просто внушал? — возмущенно воскликнул Димка. — Ничего себе просто! А Каданцев?! Он же до сих пор в сознание не пришел!
— Думаю, твой Каданцев давно очнулся. За этим Испанец и ходил на Таганскую. Он немного перестарался, когда забирал Наташу у ганзейцев, — усыпил людей сильнее, чем планировал, вот и хотел исправить ошибку.
Димка досадливо прикусил губу. Черт! По всему выходит, что он убил человека, который ни ему, ни кому другому не хотел ничего плохого. Как же паршиво на душе! Но ведь это всего лишь слова, а где доказательства?
— Ты сказал им… своим… что это сделал я?
— Незачем. Они и так знают.