— Рудничок серебряный разработать… — в тон ему протянул я.
— Может, и рудничок, — не стал спорить Жак. — Или хотя бы выработку — все может быть… Опять же, раз ты спрашиваешь, значит — нужен тебе такой человечек. Авось сгодится на благо Ульбурга. Не зря я его два года в богадельне кормил.
— У тебя и богадельня есть?
— А как же, — ухмыльнулся Жак. — Куда мне старичков девать, которые работать не могут? Кто с каторги бежал, руки-ноги отморозил, а кто половину легких в руднике оставил. Кто — после пыток ходить не может… Есть и такие, что на покой ушли не с голым пузом да шрамами, а с большими денежками. Подумал я как-то, на досуге, да при церкви Кающейся Магдалины богадельню устроил. Те, кто денежку на «черный» день отложил, — те с удобствами живут, при полном пансионе. Тут им и жаркое с трюфелями, и вино, а кто может — так и девку Комнаты у них отдельные, как в гостинице. Конечно, не чета твоей, но тоже неплохо. Хочешь — смейся, хочешь — нет, но один из старикашек упросил, чтобы ему в подвале каземат обустроили…
— Каземат? — не понял я. — А что это такое?
— Как что такое? Да камера тюремная — дверь железная, решетки на окнах, гнилая солома да дыра в полу.
— У него что, с головой не в порядке?
— А ты бы в порядке был, если бы в тюрьме родился да всю жизнь по тюрьмам и каторгам болтался? Пика — он из таких. Мне пришлось человечка нанимать, чтобы тот сторожа изображал — хавчик тюремный приносил, вести с воли передавал.
— Ничего себе… — покачал я головой.
— А мне-то чего? Лишь бы деньги платил, — ухмыльнулся Жак. — Старик этот — бандит матерый, и денег у него немерено. Он пару дней в «тюрьме» посидит, день-два жирует, а потом целый месяц в комнатке — тихий, как мышка. Только и делает, что ест да спит да книги читает. Потом — месяц проходит, надо ему опять в «тюрьме» посидеть. Раз хочет — пожалуйста! Пика, он, почитай, все мои расходы окупает… Ну а те, кто вроде Герхарда — ну горняка слепого так зовут, кто ничего не имеет, живут в общих комнатах, на топчанах спят, но с голоду да с холоду не мрут. Опять же, опыт молодежи передают… Расходов, считай, никаких нет, зато — польза!
— Был бы я королем, взял бы тебя в первые министры! — в который раз восхитился я.
Жак Оглобля самодовольно усмехнулся, потер брюхо, уже изрядно залитое пивом:
— Это мне из королей да в министры? Нет, я бы к тебе не пошел. Ну, когда тебе старика привести?
— Чем раньше — тем лучше. А еще, нет ли у тебя человечка, который ради семьи на все пойдет? Скажем, такого… — задумался я, пытаясь высказать на словах то, что мне нужно, — который бы ради жены там, детей на пытки и смерть пошел?
— Поищем, — пожал мой друг плечами, опять потянувшись к бочонку. — Если хорошенько поискать, то всегда можно найти то, что нужно.
— Так уж и всегда? — не поверил я.
— Ясен перец! Просто — нужно хорошо искать и денег не жалеть! Хотя на ловца и зверь бежит, даже искать не придется. Вон, смотри… — кивнул Жак на худосочного парня, одиноко стоявшего на галерее: — Вот этот сгодится. Знаю я его — Кястас, гранильщик камней. Работник, говорят, отменный. Работать пока может, но скоро умрет. Сбережений нет, зато есть жена и дочь.
— А что с ним? — поинтересовался я.
— Чахотка у него. Лекарь говорит — осталось недолго. Только — сам к нему иди и договаривайся. Не люблю чахоточных — от них, говорят, заразиться можно.
Общаться с больными я тоже не любил, но, в отличие от старшины нищих, относился к этому философски, потому пошел к Кястасу. Решив, что сюсюкать и деликатничать не стоит, а лучше сказать все сразу, спросил:
— Семью обеспечить хочешь? — Посмотрев в непонимающие глаза, уточнил: — Когда умрешь, жена и ребенок по миру пойдут. Так? Хочешь, чтобы они год-другой безбедно протянули?
— Что сделать надо? — сверкнул парень глазами и зашелся в кашле, прижимая к губам большой платок.
— Умереть, — спокойно сказал я.
— Так я ж и так не жилец… — показал мне Кястас платок со следами крови. — Лекарь сказал — месяц-два. Ну три от силы…
— Это понятно. Но от чахотки ты забесплатно помрешь, а если дело сделаешь, то денег получишь. Только умереть тебе… — сделал я паузу, посмотрев Кястасу в глаза.
— Говорите, чего уж там…
— Врать не буду. Если не повезет, умирать будешь долго. Может, пытать будут… Согласен?
— Сколько заплатите?
— А сколько нужно?
— Много. Столько, чтобы девчонкам моим на всю жизнь хватило, — грустно усмехнулся Кястас.
— Если много запросишь, буду искать другого, — предупредил я: — Сам понимаешь, желающие найдутся. А ты — хоть так умрешь, хоть — эдак. А своей смертью ты не только своих девчонок спасешь, но и весь город. Подумай… Ну может так случиться, что и жив останешься.
— Вы расскажите вначале, что делать нужно, — тогда и скажу, сколько это стоит, — решил поупорствовать парень.
— Нет, — покачал я головой. — Если узнаешь да откажешься… Тогда, понимаешь ли, твои девочки осиротеют тотчас.
Кястас немного подумал, пошевелил губами, что-то прикидывая, сообщил:
— Если жив останусь — сорок талеров. Худо-бедно, года на три им хватит… Ели не вернусь — тридцать пять…
— Не понял? — вытаращился я на него. — Вроде бы наоборот должно быть?
— Если вернусь, то все равно умирать. Значит, жене надо тратиться на похороны, на мессы. Гробы нынче подорожали. А коли убьют, так ничего не надо.
— Держи, — протянул я парню кошелек. — Тут пятьдесят. Еще двести, если все удастся. Вернешься, похороню за свой счет. А теперь — слушай…
Нужно было пробить добрых двадцать футов между Водяной башней, куда затекала река, и подземным ходом. Кучка стариков-разбойников во главе со слепым Герхардом, вытащенных Жаком из «богадельни», возилась несколько дней, пробивая какие-то каналы и колодцы. Я, объяснив старикам задачу (мои познания в горном деле вызвали смех!), попытался контролировать ход работ, но ничего не получилось. Шурф, который они вели, был до того узкий, что вдвоем туда было не пролезть. На мои требования взглянуть на шурф или, как там его — газенк? — каторжники отвечали неизменным: «Старый горняк газенк не испортит!» — и посылали меня подальше. Старики, прошедшие каторги и тюрьмы, не шибко боялись грозного коменданта.
Будь это кто другой, я бы оч-чень обиделся, но тут просто уходил, чтобы не мешать. Больше переживал, чтобы старички ничего не напутали и сумели угадать как раз к тому моменту, когда Кястас заведет войско герцога в подземелье.
Из-под земли раздался странный грохот, напоминавший раскат грома. Башня, постояв какой-то миг, стала проваливаться под землю. Она уходила строго вертикально, и казалось, что сооружение просто опустится вниз и вновь встанет на «ноги». Однако, когда галерея первого яруса сровнялась с поверхностью земли, обвалился один зубец, затем — второй, а потом верхняя площадка стала разламываться, увлекая за собой огромные куски старинной кладки. Через несколько минут на том месте, где стояла Речная башня, взметнулись брызги воды, смешанные с камнями и криками боли, а еще через минуту все улеглось и в пустоту, зияющую между стенами, устремилась вода, образовывая воронку…
