Софья только руками развела: дескать, что вы, не стоит благодарности. Шани завязал шнуры на воротнике и спросил:
– Ты, должно быть, голодная?
* * *
– Я этот день очень хорошо помню. Погода стояла славная, солнечная. Птицы в саду пели. Родителей увезли из дома две седмицы назад, и я уже не верила, что они вернутся. Знаете, мы ведь очень хорошо жили. У нас был свой дом на набережной. И вот я на всякий случай собрала маленькую сумку с вещами. «Послание Заступника» взяла, куклу и медоеда. Ну я же маленькая была, что еще могла собрать. А потом в дом пришли чужие люди, и огромный такой, толстый господин с красной рожей взял меня за шиворот и выкинул на улицу. Ничего я не успела взять, так и пошла.
Они сидели в небольшом, но очень приличном кабачке, в закрытом кабинете, где их никто не беспокоил. Кабатчик с порога получил пригоршню монет, принес еду и несколько бутылей южного вина и больше не показывался. Когда одна из бутылей опустела, то Софья внезапно обнаружила, что говорит и не может остановиться. Слова, которые давным-давно созрели и умерли в ее сердце, вдруг неожиданно ожили и решительно прорвались наружу, и она не в силах была их удержать.
– И куда ты пошла? – спросил Шани.
Софья вдруг подумала, что он не верит ни единому ее слову. У всех проституток есть как минимум две жалобные истории: одна про жестоких родителей, вторая про судьбу-злодейку, вот он и слушает ее, как слушал бы любую другую байку. Да и кем еще, кроме дорогой проститутки, можно считать Софью, после жизни-то в приюте Яравны…
– Не знаю, – призналась она. – Не знаю, просто шла себе и шла. В никуда. А потом пришла к собору Залесского Заступника и села на ступеньки… Так и сидела, пока не стало темнеть. А потом из собора вышел настоятель и спросил, кто я и что тут делаю.
О том, что потом она довольно часто видела этого настоятеля в гостях у Яравны, Софья решила умолчать. Шани откупорил вторую бутылку вина и плеснул немного Софье и себе. Девушка заметила, что он почти не слушает: смотрит ей в переносицу, задает правильные вопросы в правильный момент, но сам думает о чем-то другом. Ну и ладно. И пусть. Он купил ее не затем, чтобы слушать пьяные откровения девицы с желтым билетом.
– Я переночевала в комнатке при соборе, а наутро настоятель отвел меня в приют госпожи Яравны. Представляете, я только через два года поняла, что там к чему, думала, что это обычный приют. Ходят туда важные господа, так мало ли – может, деньги дают на содержание сирот, – Софья нервно хихикнула и зажала рот ладонью. Все правильно: приходят господа и дают деньги.
Софье казалось, что у нее начинается истерика. Очень некрасивая, пьяная истерика.
Инквизитор отпил вина и вдруг посмотрел на Софью так, словно впервые увидел ее, пожалел и поверил. В сиреневых глазах теперь светилось неподдельное сочувствие; Софья шмыгнула носом и стерла слезинку тыльной стороной ладони.
– Милая Софья, – задумчиво и мягко проговорил Шани, – у тебя все будет хорошо. Слушайся меня, делай все, что я скажу, и через полгода ты уедешь отсюда и будешь жить в своем доме. Поселим тебя в небольшом, но культурном городке, ты станешь собирать яблоки в собственном саду, а потом выйдешь замуж за доброго и хорошего человека. А я, старый грешник, стану кружником ваших детей, если мы с тобой к тому времени не рассоримся по моей милости.
Вот тут Софью прорвало: она опустила голову на руки и разрыдалась. Тяжелая ладонь инквизитора легла ей на макушку и ласково погладила несколько раз – так когда-то давно, в другом мире и другой жизни, плачущую Софью успокаивали родители.
– Что я должна сделать? – проговорила Софья, захлебываясь в слезах. Видение иной, хорошей жизни было таким желанным и почти невыносимым. – Шани, что я должна сделать?
– Не бойся, девочка, – донеслось до нее. – Всего лишь войти в высший свет. Я помогу.
* * *
Следующие две седмицы пролетели быстро, насыщенные самыми разными, но не слишком примечательными событиями.
За быстрое завершение расследования смерти покойного государя Луш наградил декана инквизиции роскошным особняком на площади Звезд, с полной обстановкой и прислугой. Несколько дней ушло на переезд; Софье выделили собственную комнату, в два раза превосходившую размерами ее прежнюю спаленку в приюте Яравны. Это не дом, говорила себе Софья, бродя по комнате и то рассматривая красивую изящную мебель тонкой восточной работы, то выглядывая из окна на площадь, где чинно гулял народ, мастера открывали ставни на витринах многочисленных модных магазинов, а глашатаи зазывали зрителей в центральный столичный театр на очередное представление. Это не дом, повторяла Софья, это только шаг на пути к дому – и все равно чувствовала себя невероятно счастливой.
Прислуга оказалась чрезвычайно вежливой и почтительной, но Софья не могла не заметить их слишком пристальных для прислуги взглядов. Вечером она осторожно поделилась с Шани своими опасениями, стараясь, чтобы ее не услышали. На декана снова напала тоскливая хандра, которую он запивал крепкими винами, на сей раз не маскируясь. Вольготно устроившись в широком кожаном кресле и с хозяйской небрежностью положив ноги на инкрустированный дальневосточным перламутром столик для посуды, Шани мрачно выслушал Софью и сообщил:
– А, это они все записывают и доносят.
– Доносят?! – изумилась Софья. – Кому? И зачем?
– Государю доносят, – сказал Шани и полез в секретер за очередной бутылкой спиртного. – Ему, видишь ли, очень любопытно знать о том, как у меня обстоят дела.
Что ж, пусть так. Софья сделала правильные выводы и в присутствии домоправителя и двух горничных держала язык за зубами, так что доносить им было особо не о чем – во всяком случае, по ее поводу.
Спустя три дня на площади перед дворцом был сожжен злокозненный колдун и еретик, бывший лейб-лекарник Машу. На казни присутствовал государь собственной персоной вместе с семьей, Шани, сидевший в скромном, подобающем его положению отдалении от владыческих мест, сделал вид, что не заметил пристальных взглядов правящей фамилии. Несмотря на большие ожидания, захватывающего зрелища мук цареубийцы никто не увидел: доктор Машу получил в последней кружке воды порцию яда, который Шани смешал собственноручно, и умер, едва только его привязали к позорному столбу. Луш пробормотал что-то про инквизиторские штучки и вместе с женой покинул место казни, не дожидаясь полного сожжения тела. А Шани спокойно досидел до конца, проследил за тем, чтобы пепел и головешки тщательно собрали, чтобы развеять над полем самоубийц и нечистых покойников, а затем вернулся домой, где напился до полного изумления, переколотил всю посуду и разогнал прислугу пинками под зад. Сжавшись комочком в углу своей комнаты, Софья с ужасом вслушивалась в звуки снизу, вспоминая, что в приюте Яравны, если гости принимались бить фарфор хозяйки и гонять горничных, то следующим номером программы было уже обрывание юбок у всех, кто имел несчастье попасться под хмельную руку. Однако ничего страшного не случилось. Декан заснул на диванчике в гостиной, а по городу поползли сочувственные разговоры о том, как его высочество горюет о потере родителя.
