Варяг потер переносицу. У него это был знак высшего неудовольствия.
— Объясни, пожалуйста, чтобы всем было ясно. Санмартин невольно расправил плечи.
— Ретт даже в туалет не ходил без карманного пистолета и маленького магнитофона. Ни того, ни другого при нем не нашли. Томияма и Аксу могут это подтвердить. Они будут работать на-меня, пока, адмирал не назначит другого исполняющего обязанности.
— Достаточно, Матти!
— Поступили еще три тревожных сигнала. У Петра один человек отправился к девчонке. Во время радиопереклички не отозвался. Ушел в Вентерстадт. Петр хотел сровнять этот городишко с землей. Я его пока что отговорил. Пауль устроил проверку, как вы просили. Очень многих буров нет на месте. Возможно, прячутся в джунглях. Плюс активность в периметрах. Что мы имеем? Полдюжины буров пытались этой ночью забраться в наш садик. Одному оторвало руку. Я подумывал о том, чтобы разыскать его. Что задумали буры, не знаю. Но подозреваю…
— А что там думают адмирал и полковник Линч? — спросил Хенке. — Они вообще что-нибудь думают?
— Полковник Линч, похоже, думает, что мы преувеличиваем, — ответил Верещагин. — По-моему, он так и не передал мой доклад адмиралу.
— Можем мы рассчитывать на помощь других батальонов? — спросил Хенке.
Верещагин хотел ответить, но его опередил Харьяло.
— Никоим образом. Эбиля вместе с одной ротой из батальона Хигути послали вновь утихомиривать Приозерный район. Хигути замотан, как собака, хотя толку с его деятельности мало. Людей ему самому не хватает. Батальон Кимуры стоит гарнизоном, половина в Ридинге, половина в Верхнем Мальборо. От волонтеров толку мало.
— Какого ж черта они так распылили резервы! — сказал Хенке. Видно было, что настроен он очень мрачно.
— Я с тобой согласен, Пауль. Но полковник Линч другого мнения. Он полагает, что округ Боксбурга наводнен сектантами и что это единственная опасность, которая нам угрожает. Он еще прислал приказ, чтобы мы отправили подкрепление в Боксбург.
Ёсида, всегда такой сдержанный, и тот не выдержал:
— Это же безумие! Какие там сектанты? Верещагин покачал головой.
— Тихару, ты же знаешь, что, если полковник Линч уперся, его уже не сдвинешь. У вас есть какие-нибудь конструктивные предложения?
— Ну и когда же они начнут боевые действия? — спросил Хенке. — Ведь все дело к тому идет. Сегодня? Завтра? Послезавтра?
— Как ты думаешь, Рауль? — спросил Верещагин.
— Несколько часов назад Ириэ одобрил черновой вариант этого идиотского соглашения. Если они не начнут действовать тотчас же, об этом станет известно, и люди могут отказаться участвовать в восстании. По их расчетам, мы уже должны были отправить людей в Боксбург двадцать часов назад. Сегодня День Завета, так что им не придется прилагать много усилий, чтобы поднять народ. Следовательно, все должно начаться сегодня ночью или, в крайнем случае, завтра утром.
— А интересно, чего ждет от нас полковник, если заварится вся эта каша? — спросил Хенке.
— Видимо, он ждет, что мы сделаем все, что сможем, — спокойно ответил Верещагин. — Рауль, что будем делать с Боксбургом?
— С Боксбургом?! — не выдержал Ёсида.
— Если продолжим тянуть с этим, полковник Линч может решить, что мы преднамеренно игнорируем его приказы. Надо же его успокоить, — усмехнулся Верещагин. — Пауль, сколько народу вам нужно?
— Шестнадцатый взвод я могу оставить Петру, но, если мне придется иметь дело с танками, мне понадобятся все мои, саперы, разведчики и два отделения из роты Рауля.
Палач не любил ничего делать, наполовину. Да, естественным выходом было «раздеть» третью роту. Полярник стоит слишком далеко, чтобы поддержать Хенке, а Ёсиде и так людей не хватает.
Санмартин быстро прикинул в уме.
— Я дам тебе Караева и два отделения из девятого взвода, — сказал он.
— Ждите нас к завтраку! — сказал Палач.
— Комментарии будут? — спросил Верещагин.
— Рауль! — ехидно окликнул Харьяло.
— Ах да, — сказал Санмартин. Прикрыл глаза и выдал: — «Ira furor brevis est».
— «Гнев есть преходящее безумие». Так? — сказал Верещагин.
— По-моему, это мы уже слышали, — заметил Хенке.
— Ничто не ново в этом мире! — сказал Харьяло. Палач хмыкнул.
Комната тихо опустела. Одной из странностей Малинина было то, что он терпеть не мог, когда скрипят стульями. А к странностям батальонного сержанта относились с уважением. Верещагин встал и направился к выходу.
В приемной сидел Тимо Хярконнен, почесывая затылок ручкой. Он кивнул Верещагину.
Выходя из штаба, Антон задержался, чтобы полюбоваться батальонным гербом. Он был повешен так, чтобы не бросаться в глаза. Герб существовал в единственном экземпляре: одка-единственная копия могла принизить его значение, а сотня сразу превратила бы его в дешевую побрякушку. Герб был одноцветным. Простая эмблема, нарисованная эмалью на деревянной плашке, слегка стершаяся от прикосновений двух поколений новобранцев. Временами из-за него возникали скандалы при погрузке на корабль: дерево слегка фонило.
На вершине герба красовалась саламандра, которая смотрела ему прямо в глаза. Бегущая белая саламандра, усыпанная черными точками, на черном фоне. Черное на белом, белое на черном — «янь» преобладает над «инь». Этот герб им подходит: существо цвета смерти, рожденное в огне, созерцающее выжженные равнины ада.
— «И услышали они глас Будды: дни приходят и уходят, ветер воет и волны шумят», — сказал себе Верещагин и пошел дальше.
Когда говорил Хендрик Пинаар, соседи слушали. Не потому, что у него были седые волосы; не потому, что его водянистые глаза горели. Его слушали как человека, который послушно приемлет таинственные замыслы Господни и внемлет слову Его.
Все знали, что отец Пинаара погиб во время войны с банту, что его мать и два брата умерли в лагерях и что сам он ушел оттуда на последнем корабле с винтовкой в здоровой руке в тот кровавый год, когда избранники Божий были навеки изгнаны из Хайвельда. А те, кто служил в Стейндорпском корпусе коммандос были преданы Пинаару душой и телом.
В эту ночь люди слышали многих ораторов. Говорили о мощи имперцев, о трудностях, об опасностях. Хендрик Пинаар вещал другое.
Он говорил об Afwyking, Отступничестве, и об Ondergang, Падении. Он говорил о предателях, которые утратили веру в своего Господа, сурового и справедливого, которые скрылись в городах, чтобы поклоняться золотому тельцу, и забыли слово Бо-жие и закон Божий. Их были сотни тысяч, но, когда пришел час испытаний, они попрятались в свои норы и лизали ноги кафрам, как когда-то другие трусы лизали ноги англичанам. Так было всегда, и так будет, ибо те, кто теряет связь со своей землей, мертвы в глазах Господа.
