— Вы тоже сделаете свою карьеру, Петр Исаакович. Видите? Весна сорок первого года. Вы — кандидат наук и начинающий преподаватель. Сложность в том, что вы погибнете осенью этого же года.
Опять вспыхнуло изображение: множество людей, целый муравейник. Самый конец лета или ранняя осень, много желтых листьев на березах. Отсюда и до горизонта, мужчины и женщины, старые и молодые: все копают окопы. Многие с винтовками, заброшенными за спину, а у других ружья стоят, прислоненные к стволам деревьев. Но у всех лопаты, все копают. Все напряженно-веселые, усталые, злые. Окоп прорезает местность отсюда и до излома холма.
— Иду-ут!!! К оружию! К оружию!
Петя видел самого себя, стремглав бегущим к прислоненной к березе винтовке, потом к окопу. Он даже успел прыгнуть в окоп, этот образ Пети, мечущийся по экрану. Успел бросить себя и винтовку на бруствер, успел увидеть: далеко через поле движется колонна грузовиков. Маленький, какой-то игрушечный танк ползет возле колонны, прямо по полю. Останавливается, ведет башней… Очень не «игрушечный» гулко-всамделишный выстрел. Нажимая воздух, с шумным шипением что-то промчалось над головами, далеко за спиной ухнул взрыв.
А совсем близко, очень быстро и страшно мчались мотоциклы с колясками. Один из них остановился, и тут же ударил пулемет. Из окопов тоже стреляли, один выстрел — в двух шагах от Пети, поплыл кислый пороховой запах. Петя очень ярко видел все это — и очень недолго. Страшный удар в голову — даже сидящий в кресле Петя от него дернулся, — и образ Пети на экране уже оказался на дне окопа. Какое-то мгновение еще видна была щелочка неба, и это видение померкло.
— Это не все, Петя. — Прежде чем говорить, Менделеев поперхал. Голос у него был очень грустным. — Ваши близкие тоже умрут зимой этого страшного года.
На «экране» встала Петина коммунальная квартира, комната папы и дедушки. В квартире было холодно, как на улице, потому что дедушка был одет во все теплое и пар вырывался изо рта. Дедушка лежал на полу, он все пытался подняться и никак не мог встать. Дедушка натужно кряхтел и стонал… Все тише и тише.
Папа лежал на кровати, тоже тепло одетый. Глаза у папы были открыты, пар не вырывался из его рта. И вообще лицо у папы напоминало глазированный фрукт. Папа был мертв уже давно.
— Те, кто надрывался на заводах, будут умирать первыми, — беспощадно разъяснил Докучаев.
А еще Петя увидел, как в комнату вошел сосед, конторский служащий Коленитюк. Глаза его лихорадочно блестели, в руке — топор. Он не был похож на умирающего от голода. Коленитюк воровато оглянулся и начал делать что-то невероятное: стал раздевать труп отца нервно-вороватыми движениями.
— Может, все же лучше… — Голос Докучаева прервался.
Менделеев пожал плечами, взмахом руки погасил изображение. Но Петя уже понял, для чего приходил соседушка. Он спросил, надеясь, что голос не слишком сильно дрогнет:
— И многих сожрал Коленитюк?
— Не особенно… человек двадцать. Он доживет до конца блокады и сделает неплохую карьеру, станет парторгом всего завода. А вы видели сейчас Петербург… то есть Ленинград зимы сорок первого года… — пояснил Менделеев. — Вас, Петя, уже полгода как нет, Вальтер через год погибнет в Сталинграде. А вообще во время блокады Ленинграда умрет то ли миллион человек, то ли полтора. Ведь подвоза хлеба почти не будет.
— Но почему?!
— Так очень уж он самостоятельный, мятежный, этот Ленинград, бывшая имперская столица. Зачем такой город советской власти? Самолеты будут возить буженину и свежие фрукты коммунистам из райкома, а хлебная карточка не позволит сохранять жизнь даже самым выносливым людям. Иждивенцам, как ваш дед, будут выдавать четыреста граммов хлеба. Рабочим и инженерам, как ваш отец, — по шестьсот.
— Все погибло…
— Не совсем… Ваша семья вымрет, это точно. Но в конце концов СССР победит, ведь у него ресурсов во много раз больше, чем у Третьего рейха. В сорок пятом году Красная Армия и Берлин возьмет… Показать?
Парни дружно замотали головами. Тон Менделеева сделался еще более участливым:
— А что так? Вальтера еще понимаю… Но вы, Петя, вы? Вы же сто раз тут заявляли, что вы — солдат. Вот и посмотрите, как ваша армия входит во вражескую столицу. Как полыхают жилые кварталы, умирают на улицах, сгорают живыми немецкие женщины, как советские солдаты грабят квартиры… Словом, что вам мешает, Петя, насладиться зрелищем торжества исторической справедливости? Зрелищем патриотических подвигов?
Петя только жалко улыбался. Он чувствовал: что-то ломается в нем, и уже навсегда, до конца. Ему не бывать прежним Петей.
Вальтер фон Штауфеншутц поперхал, прочищая перехваченное горло.
— Неужели это все неизбежно?
— Избежно! — громко уверил Менделеев, и все закивали. — То, что вы выдели, — всего лишь развитие того, что происходит сегодня. Если не остановить нынешние правительства, если продолжится то, что происходит в тридцать седьмом году, — будет все, что мы вам показали. По полной программе! Будет вступление Вермахта в Париж, будет разгром английской армии и ее бегство под Дюнкерком, будет все, что мы показали о России. Будет и вступление Красной Армии в Берлин.
А ваши судьбы неизбежно были бы такими вот… как показанные — если бы вы оба могли вернуться в свои прошлые судьбы. Но вы уже здесь, и в любом случае судьба у вас будет другой… Вы сами ее выберете, ребята.
Пока Менделеев говорил, трое других согласно кивали.
— Самое страшное, что Россия уничтожит Германию, а Германия — Россию… Как наши экспедиции истребили друг друга, — обронил Вальтер. — Любая победа в такой войне не имеет смысла…
— Верно! Погибнут десятки миллионов. Европа после войны будет лежать в руинах. Исчезла инфраструктура, погибла экономика, в городах негде жить. Чтобы подняться, потребуются годы и годы. И Россия, и Германия после войны долго не будут представлять большой угрозы ни для кого. Как вы думаете, кто будет командовать в мире после войны?
На этот вопрос ответ у ребят нашелся быстрый и общий:
— Британия!
— Точнее — Британия и Соединенные Штаты… Они будут господствовать в мире. Они сами и то, что они захотят навязать миру. Вы не думали, чем англосаксы отличаются от всех европейцев?
— Они еще большие капиталисты… — пытался найти правильные слова Петя.
— Лучше разбираются в деньгах, — усмехнулся фон Штауфеншутц. — Мы часто не знаем деньгам настоящей цены… Они — знают!
В отличие от Пети, он в своей жизни видел англичан.
— Более жадные, скупые? — первый раз Петя прямо обратился к Вальтеру.
