Составили график, по которому каждая квартира дежурила по четыре часа у двери подъезда. Мужики дежурили ночью. Дежуривший выпускал из дома всех, впускал же, предварительно убедившись через окошко в железной двери, что стучащий в дверь — свой. В принципе, ничего ведь сложного, — и я дежурил.
Людей в Башне, мужчин становилось все меньше, график дежурств приходилось переписывать все чаще. Батя одно время носился с идеей организовать «коммуну» среди остающихся, чтобы все вносили в общий котел часть своих продуктов — типа, готовить сразу на всех и быстрее и выгоднее, но идея, хотя и встретила вялую поддержку, не прижилась — все предпочитали хавать по своим норкам. Батя потрепыхался — и плюнул.
В эту ночь, уже ближе к утру, дежурил я. Уже хотелось спать, я посматривал на время, в очередной раз прогнав на айфоне Марио по лабиринтам, когда спустился этот дядька — Сергей Петрович Мундель-Усадчий, как он представился, журналист, снимавший уже давно квартиру в нашем подъезде, 30-ю. Разговорились с ним. Я пожаловался на просто зверский сенсорный голод, — так, что ли, это называется, — что без компа я буквально дохожу… Тезка мне посочувствовал, но, как и батя, кстати, указал на то, что ведь сотни лет жили люди и без интернета. Читали книги. Бумажные книги, в которых столько «разумного доброго вечного». Я скептически сморщился, но он с жаром мне стал доказывать, что за всю историю человечество накопило… и все такое. Как, — говорит, — люди жили в 18–19 веках? Книги читали, музицировали, в гости друг к другу ходили. Была, говорит, насыщенная эмоциональная жизнь, не то что сейчас. Письма друг другу писали, даже жанр такой был, — «эпистолярный» называется. Сказал, что просто мне некому составить тематический план для самообразования, и подобрать авторов. Я заинтересовался — говорил он хорошо, гладко, убедительно. Ну так! — журналист; он в прошлом правительстве еще в каком-то департаменте работал. Журналистов я уважал…
Он сказал, что у него дома очень неслабая библиотека мировой литературы, и пообещал помочь мне с книгами. Я обрадовался. Договорились встретиться утром, часов в девять.
Я уже собрался уходить, когда он спросил, чего я с собой таскаю спортивную сумку — «Кофе и бутерброды, что ли?», — и улыбается. Ну, я подумал, что он, наверное голодный, — не все ведь такие предусмотрительные как батя; и решил, что завтра, когда пойду к нему за книгами, возьму ему жрачки, — у нас ведь много.
— «Нет,» — говорю, — «Не кофе-бутерброды, а так…» Я застеснялся, и почему-то все же… Ну, наверно мне хотелось «показать себя» перед этим умным, начитанным дядькой, который обещал мне помочь с книгами, — и я показал ему обрез бинелльки, что таскал в сумке и на дежурство — «Мало ли что!..»
Оооо, он сразу меня зауважал! Видно было, что я в его глазах махом поднялся на пару ступенек! Уважительно попросил посмотреть, и так осторожно повертел в руках, рассматривая чеканку и классное полированное ореховое цевье. Я уже хотел забрать и идти домой, но тут он так почти жалобно попросил:
— Послушай, тезка, ты оставь мне его до конца дежурства… Тут и правда ведь… С оружием как-то спокойней себя чувствуешь — вдруг ломиться будут. Так хоть припугнуть через окно, или тревогу поднять — не бегать же и не стучать в двери! Я знаю-знаю, что незаконно — но мы ж с тобой теперь друзья, правда? Я никому и не скажу, и не покажу. А завтра у меня и заберешь, когда за книгами поднимешься.
— Ладно, — говорю, — Только вы уж никому!
Он уважительно покивал, и я, оставив ему бинелльку с парой патронов в стволах, пошел отсыпаться.
На следующий день, вернее, утром этого дня, я, наскоро умывшись и позавтракав, собрался сбегать в 30-ю, но батя припахал немного поперетаскивать из запасов от Элеоноры к Васильченкам. Понапрягавшись полчаса, я, когда проходил мимо вестибюля нашего подъезда, был окликнут очередным дежурным:
— Сергей, предупредите отца, чтобы опять график переделал, — еще один мужчина съехал.
— Кто такой? — спрашиваю, забирая у него снятый со стены старый график.
— Этот, очкастый журналист с 30-й, который ночью дежурил.
— Как с 30-ой?… — у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой, — Точно с 30-ой?…
— Да он, он, тот, что по графику тебя менял сегодня.
— Как… «съехал»?… Не может быть… Он ничего такого… Может, не съехал, а пошел куда на рынок или по делам? А?…
— Нет, съехал, съехал. Вернее — ушел. Пешком. Нагрузился двумя сумками и ушел; насовсем сказал. Вроде как в «Центр Спасения», или как.
— Неее… Неможет этого быть… — нехорошее предчувствие сложилось в свинцово давящую уверенность, но я еще сопротивлялся очевидности:
— А он, может, оставил чего? Ну, сумку?…
— Нет, ничего не оставлял.
Нет! Не может быть! Такой нормальный дядька, журналист!.. Этого не может бы-ы-ыть!
Перепрыгивая через ступеньки я понесся к его квартире. На стук никто не отвечал. На СИЛЬНЫЙ стук тоже никто не отвечал… Захлебываясь во вдруг откуда-то взявшихся слезах, я пинал дверь, молотил в нее кулаками. Меня жгла обида и понимание чудовищной несправедливости — ведь я ему поверил, доверил по сути самое дорогое что у меня было — оружие, а он… Взрослый, умный, серьезный и эрудированный дядька… УКРАЛ у меня, у пацана по сути, мое оружие; просто взял — и украл! И сбежал! С моим оружием — которое + 10 к дерзости, + 20 к убедительности, + 50 к чувству защищенности… Сво-о-о-олочь!!! Я бил и бил ногами в дверь, пока на ней не лопнул кожзам, а у меня не заболели ступни ног. Потом я сел возле нее и разрыдался. Слезы текли потоком.
Потрясение было настолько велико…
Три года назад, когда у меня еще не было своего компа, и я вожделел его всеми фибрами своей тогда еще детской души, Антон дал мне на выходные свой МакБук. Поиграться.
Батя, кстати, был сильно против, говорит «Хочешь играться, — садись вон к моему, стационарному, когда я освобожусь, и хоть заиграйся; а брать чужое — не надо!» Но у меня, как потом отметил батя, видимо сильно развит «собственнический инстинкт», — мне хотелось иметь «свой». Антонов комп был, конечно, не мой; но можно уже было представлять, что я обзавелся своим, собственным — и не нужно ждать, пока там батя соблаговолит очистить место для «поиграть» за своим рабочим. Два дня антонов МакБук стоял у меня на столе, а батя бухтел «отнеси на место», но я его не слушал нифига… На третий день, когда мы были на кухне, в моей комнате раздался страшный грохот. Подорвавшись, мы побежали туда и увидели страшную картину: тяжеленная стенная полка с моими книгами-учебниками, сувенирами и всякой всячиной сорвалась и углом въехала всей тяжестью прямо в стоящий под ней на столе антонов комп…
