Хотя, конечно, ко многим пришло понимание, что жить, как жил наш мир – дальше нельзя. И появлялись люди, полагающие, что знают, как лучше. Но не помню, чтобы кто-то хоть что-то менял к лучшему.
Вот и Алфераки писал, что мир катится в бездну. Что виною всему прогресс, плюс идея равенства людей, которого не может быть в принципе. Есть Общественное Мнение, которое вроде бы всем управляет, да только формирует его кучка зажравшихся и не достойных власти ублюдков. А сущность современного мироустройства такова: быдлом без денег управляет быдло с деньгами. То же самое на Западе, и в Китае, и у всех прочих. Население планеты превысило допустимые нормы. Человечество в тупике. И выход Алфераки видел только в большой встряске, в мировой катастрофе. Ибо гибель большинства будет благом для всех остальных. А после того, как все закончится, можно будет строить новое общество, сословное по своей сути. Только аристократия, власть избранных, основанная не на богатстве, а на силе и воле спасет мир…
В общем, читал я до самой поздней ночи. Не скажу, что было неинтересно, что слова моего друга ввергли меня в отвращение, или что они меня возмутили. Однако спать я лег с тревожным сердцем. И не зря. Потому что на следующий день случилась война…»
Инспектор так и не дописал свою историю. Когда до рассвета оставалось не более часа, он начал клевать носом, неразборчивый почерк его стал расплывчат, и, наконец, Игорь уснул прямо за столом.
* * *
Свернувшись клубочком в пыли небольшого овражка, уткнувшись лицом в подол юбки, Алёна Третья вздрагивала от рыданий, и хотя все слезы давно уже пролились, но она все никак не могла успокоиться, забыв даже о птеродактилях, которые могли заметить скрюченную женскую фигурку и напасть.
Хозяйка Дома Алён удивилась необычному предложению посетить Беглицу, но не стала расспрашивать и придираться. Видно, перспектива оплаты за дневное время, когда путаны были почти без работы, ей понравилась.
Алёна получила пропуск, слегка пофлиртовала с охранником на южных воротах, который хотел всенепременно проводить ее, и быстро освободилась от назойливого вояки.
До самой Беглицы женщина тоже добралась без приключений.
День начинался так хорошо, что в мечтах Алёна уже обнимала своих малышей, ведь выполнить задачу царя казалось достаточно легко. Впервые за два года работы на правителя Романа она получила такое задание. В ее обязанности входил обычный сбор информации с клиентов – своих и чужих, что конечно, тоже оплачивалось, но отнюдь не так щедро, как в этот раз. Может быть, если она толково справится, то поднимется на следующую ступень и ее переведут из борделя? Ведь будучи женщиной совсем не глупой, Алёна понимала, что не может быть единственной осведомительницей на весь Лакедемон…
В подобных мечтах она даже не рассердилась на постового в Беглице, который хмуро осмотрев ее фигуру спросил:
– Зачем пришла, рабыня?
– Я разве похожа на рабыню? – произнесла женщина, окидывая взглядом свою юбку, сшитую из добротной ткани и крепкую, почти новую обувь.
– Ты похожа на дуру, раз поперлась из Лакедемоновки в одиночку, – сказал сторож, почесывая затылок, шмыгая носом и дерзко глазея на пришедшую.
Теперь, лежа в канаве и сотрясаясь в рыданиях, Алёна соглашалась с его словами: она была полнейшей дурой, если вообразила, будто задание будет простым.
Беглица, по сравнению с Лакедемоном, производила впечатление грязной, захламленной дыры. Впрочем, увидев старосту, Алёна поняла, что мусор и непросыхающие лужи на улице всего лишь зеркально отражали облик худого чумазого мужика с копной нечесаных волос, одетого в засаленную полосатую рубаху.
Он зло посмотрел на женщину, словно прикидывая, как ловчее ее ударить, а потом, ни слова не говоря, ушел в дом. Алёне ничего не оставалось, как пройти за ним через полутемные сени, в пустую горницу, где стоял только колченогий стол, на который и взгромоздился странный руководитель Беглицы. Дверь за спиной захлопнулась под чьей-то рукой, и женщина почувствовала, как по затылку прошла волна мурашек.
Впервые Алёна растерялась перед мужчиной, не зная с чего начать разговор. Она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но вдруг, плюнув буквально ей под ноги, мужик грубо сказал:
– Раздевайся, коль зашла.
– Мне нужно что-то у вас купить, – опешила Алёна. – Я могу хорошо заплатить. Вот трудодни…
– Мы тут не торгуем! – староста показал ей кулак. – Это вы там, кацапы, устроились, а мы народ простой, живем без денег. Зачем мне трудодни? Что нам тут покупать? Яйца у птеродактилей?
Алёна хотела рассмеяться этой нехитрой шутке, но почему-то не смогла преодолеть внезапный страх.
– Патроны есть? – спросил староста, сверля ее немигающим взглядом.
– Патронов нет, – убито произнесла женщина.
– Тогда раздевайся.
Алёна почувствовала отчаяние. Этот скот просто издевался над ней, но трава была нужна как воздух, иначе Роман будет недоволен, иначе нечего и думать, чтобы увидеть детей, иначе ей никогда не выбраться из борделя, разве только за Дамбу Теней…
Когда через два часа Алёна, вся в синяках, ссадинах и укусах, сжимая в кулаке мешочек с дурью, шатаясь, вышла за ворота Беглицы, ей показалось, что прошел месяц. Она почти не помнила, как оказалась на раздолбанной дороге. Овражек, на дне которого она понадеялась найти воду – высох, так что смыть с лица слюну старосты, мерзко пахнущую перегаром, было невозможно. Тогда женщина опустилась в пыль, свернулась клубком и завыла, давясь слезами.
Последний раз Алёна рыдала так два года назад, когда ее поймали на воровстве, за которое по законам Лакедемона полагалась смертная казнь. Судьи остались равнодушными к объяснениям, что заболевшему ребенку нужны были лекарства, а купить такие вещи было не на что. И молодая женщина ожидала самого худшего, представляя себе дальнейшую судьбу троих детей, которые остались бы круглыми сиротами. Поэтому предложенная царем Романом сделка показалась в тот момент подарком судьбы.
Второй правитель Лакедемона обещал отправить детей в Ломакин, где их не ждала бы голодная смерть или рабство, а ей всего-то и надо было, что внимательно слушать и тщательно запоминать, что болтают клиенты в борделе.
Алёна до сих пор помнила жесткие холодные пальцы хозяйки заведения, когда та ощупывала грудь, живот, ягодицы… Было тошнотворно и мерзко, очень хотелось оттолкнуть наглые руки и убежать.
– Ну, – сказала мадам, закончив осмотр, – тело, конечно, не первой свежести, рожавшее тело. Но все же ты нам подходишь.
За первые полгода Алёна, получившая прозвище Третья, научилась многому, что раньше ей даже и во сне не могло пригрезиться, но она терпела и улыбалась. Для нее заниматься «любовью» с посетителем было все равно, что давиться полусгнившей крысятиной и приговаривать при этом, поглаживая живот, что ничего вкуснее в жизни своей не пробовала. Сколько раз после очередного клиента хотелось залить слезами подушку, однако надо было готовить сообщение для покровителя.
