— Чем больше я анализирую нашу с вами проблему, господа, тем более четко прослеживаю закономерность. — Вдруг ни с того нис сего пустился в размышления майор. — Мы, как подопытные мыши, которых чья-то рука перемещает из одного бокса в другой, пробуя в различных критических для организма ситуациях. Кстати, о критических ситуациях. Вон болтается плот. Уж, не по нашу ли он душу прибыл?
Метрах в трехстах от места падения челнока действительно обнаружилась странная посудина, больше всего напоминающая именно плот. Посреди того плота, массивного грубого сооружения из бревен, связанных толстыми веревками, располагалась будка, смахивающая на дачный сортир. Все было при ней. И щели между досками, и кривая дверца на петле. Окошко в виде сердечка и то имелось. Больше на том плоту не было никого.
— Я тут про акул вспомнил, — вдруг оживился Семен и с быстротой олимпийского многоборца, зашевелил руками в сторону какого-никакого, а убежища.
— Жаль, снаряга вся пропала, — посетовал Всеволод, стуча зубами от холода. Вещи после внезапного купания пришлось снять и, как следует, выжав, разложить сушиться.
— Может в будке есть, — голый и почти синий от пронзительного ветра Хелл вприпрыжку ринулся к будке и, распахнув её, раздосадовано покачал головой.
— Пусто? — Стуча зубами от холода, Давыдов с надеждой взглянул на проводника, и к его радости тот покачал головой.
— Да не пусто, почему сразу так. Вот ватники, вот штаны, вот сапоги кирзовые. Некоторые даже без дырочек. Вот портянки, ношенные, но без резкого запаха. Консервы, шпроты вроде. Курево и радиоприемник.
— Какой ватник забавный, — не брезгуя грязноватой, но теплой одеждой, Курехин начал сноровисто надевать на себя предложенное.
— А что тут странного? — Не понял аналитик. — Он, как истинный гуманитарий сначала решил осилить ватные штаны на лямках, да портянки в горошек, из-за чего несколько замешкался и поотстал от своих более опытных товарищей.
— Номер, вон погляди.
— И то верно. — Хелл с сомнение провел пальцем по вытравленному на груди семизначному номеру. — Как у зеков.
— Или как у пленных, лагерных заключенных. — Предложил Всеволод. — У меня дед во вторую мировую в таком щеголял почти четыре месяца, пока из лагеря не сбежал.
— Герой? — С интересом поинтересовался Давыдов.
— Да куда там, — майор взял в руки странную консерву, и начал изучать написанное на этикетке. — Геройский был дед, что уж говорить, но вот только особисты ему ни в грош не поверили. Особенно не жаловали тех, кто сам дернул. Как, мол? Да почему живой ушел? Не иначе, предатель, или хуже того, шпион.
— А что потом?
— Остаток войны в штрафбате отслужил. Умер, правда, паршиво.
— А это как? Немецкая пуля?
— Жди, дожидайся, — Всеволод аж скривился. — Протопал мой пращур войну без особых осложнений, хоть и заградотряд за ним шел, и жрать давали дерьмо пополам с соломой. Умер просто. Шел по двору вечером, меня значится навестить, маленького, а его в подъезде и зарезали. Вот оно значит, как вышло. Всю войну прошагал, и жив живехонек, а тут пара ублюдков за четвертной в кармане.
— И вода, опять вода, — постарался переменить грустную для товарища тему Семен. — Что им, других локаций не нарисовать?
— А ты бы предпочел голым задом, да в жерло вулкана? — Хелл ехидно усмехнулся и продолжил копаться в будке в поисках хоть чего-то, что могло быть приспособлено в качестве оружия. Чем дальше продолжались поиски проводника, тем мрачнее тот становился. — Худо дело, — наконец, признался он, выкладывая по очереди странные находки на обозрение путешественников по электронным мирам. — Похоже, мужики, мы ЗэКа, и не просто, а в месте отбывания заключения.
На бревна легли рядком атрибуты тюремной жизни. Заточка, сделанная из прессованной бумаги, половинка лезвия обвернутого изолентой, железные плошки, куцые ложки с помятыми краями и куча другого хозяйственного скарба. Кроме того, нашлась и заветная коробка с информацией, обычная жестянка из-под печенья. В ней Хелл обнаружил три пластика с фотографиями и записку, которую тут же и прочитал вслух.
— Вы достигли высшей точки своего испытания и если вы тут, до победы недалеко.
— Видали, — хвалит, тварь. — Курехин зло сплюнул в воду.
— Ага, хвалит, — в тон ему повторил Семен. — Я бы его тоже похвалил, вон той бритвой, да по горлу.
— Заткнитесь, уважаемые, — прокашлялся в кулак проводник. — Тут может про жизнь вашу написано, а вы убийство первой степени озвучиваете.
— Читай уж, — грустно махнул рукой Всеволод. — Что там эта крыса накропала?
— Читаю. Мир, как вы могли заметить, переродился. Изменилось многое, в том числе и пеницитарная система. Вам надо выжить, сохранить человеческое лицо, и только когда порог испытаний, установленный системой, будет пройден, откроется новый переход. Удачи, и не скучайте.
Взвыли сирены. Откуда ни возьмись, и тумана ведь этого не было, а появился как ниоткуда, выскочил полицейский катер и, сверкая проблесковыми маячками, устремился к потерпевшим крушение.
— Помощь? — Нахмурился Семен, но умудренный в таких делах проводник только покачал головой.
— Осужденные, — взревел громкоговоритель на борту судна, — оставайтесь на своих местах и не пытайтесь покинуть точку сбора. Вас конвоируют по месту дальнейшего отбывания наказания.
Бойцы на бору катера ощетинившись стволами хмуро наблюдали как катер подтаскивают баграми к борту и сбрасывают веревочную лестницу. Что-то сверкнуло, ухнуло, и все военные поспешно надели респираторы.
— Травят, — Всеволод тяжело опустился на бревна утлого средства передвижения. — Не потонем тут, так… договорить он не успел. Сознание покинуло майора и наступила долгожданная, уютная и такая желанная тишина.
— Морфов не выпускать, — услышал Курехин злобный окрик кого-то из корабельного начальства, почти провалившись в черное безмолвие… — Сан-Антонио нам голову открутит, если они тут какую заразу подцепят. Денег же стоят, уроды.
— И кто это придумал тикать за границу по морю. Идиоты, реально идиоты. Это же не Куба.
Восемь дней до часа «икс». Поздний вечер. Реальность. Санкт-Петербург.
Семен Давыдов явился хоть и вовремя, но серьезно навеселе, из за чего получил от Всеволода такой нагоняй, что всю дорогу отмалчивался и дышал перегаром в открытое окно.
— Почти сбрендил, — признался он, наконец, майору, скучающему рядом с Капустиным на переднем пассажирском сидении. Винни вел, сверяясь с навигатором, да периодически материл очередную яму, которую не успел заметить в свете фар, а Всеволод просто курил одну за одной.
