сильно доверяете кому-либо. Это я могу понять. Мне будет достаточно вашего слова. Что не будете рассказывать о произошедшем никому, кроме тех, кому позволено получать доступ к этой информации. И ещё одно, — император мрачнеет. — Что не использовали и не будете использовать силу хаоса.
Я даю слово, повторяя за Разумовским. Хотя меня терзают сильные сомнения. А если я, например, не буду знать, что этими силами пользуюсь? Ведь, похоже, с Панаевским именно такой казус и приключился. Он сказал, что его обманули.
И что предупредить надо. Кого, о чём? Что совы не те, чем кажутся? Может, если меня оставят в покое хоть на день, я и разберусь с этими загадками.
Поэтому молчу. Император не дурак, сам сообразит. А мне лучше лишний раз рот не открывать, рискуя выдать свою «амнезию».
Сразу после фразы: «Даю слово своему императору» меня окутывает серебристая сила императорского рода. Она проникает в каждую клеточку, словно разбирая меня на мелкие частицы и тут же собирая обратно. И будто капля этой силы остаётся внутри.
После этого отпускают меня сразу же. Заметно, что император торопится. Наверняка, такой же разговор предстоит и остальным участникам событий этой ночи. Лично и наедине.
На улицу меня провожает тот же служивый, всё так же недовольно ворчащий про мой внешний вид. Впрочем, я и сам чувствую себя уже неуютно среди роскоши дворца. Не то, чтобы меня она сильно впечатляет, но я тут как бельмо на глазу, притягиваю к себе взгляды.
Мы выходим у широкого въезда, рядом с площадью. Меня передают водителю, он вежливо открывает мне заднюю дверь, с лёгким сожалением глянув на мою безнадежно грязную одежду. Кажется, к ней присохли ошмётки низших.
А вот на вопрос куда меня отвезти, я задумываюсь. Всё, чего я сейчас хочу — закрыть глаза и уснуть. От усталости бьёт озноб, несмотря на тёплую летнюю ночь.
Мне даже плевать на ногу, которую нужно выправлять. Целительница, хоть и была категорична, но сказала, что «заплатка» продержится долго. Единственное — чем дольше я так прохожу, тем потом будет хуже при лечении. Но подвергать себя этой процедуре… Поспать точно не удастся.
В ноге отзывчиво ноет и свербит, напоминая о себе. Ничего, потерплю ещё немного. Надо разобраться с последним вопросом, который меня волнует.
А уже потом вырубиться. А уже потом отдаваться в руки костоломов. Нет, сначала надо добраться до амулета связи и справиться о друзьях. А, хтонь.
Голова гудит от мыслей и в заднюю дверь храма Маат я стучу, сотрясая округу гулкими ударами. Открывает мне сама Верховная жрица.
Не похоже, что спала. Идеально выглаженное строгое платье, убранные назад волосы без единой выбившийся прядки. И пронзительный взгляд голубых глаз.
— Не вытерпел всё-таки, — она быстро осматривает меня и делает приглашающий жест рукой. — Что же, хорошо, пойдём.
И, пока я иду за ней тёмными коридорами, думаю о том, какой же я дурак. Не иначе, буйство гормонов молодого тела мне совсем мозги вышибло. Эта женщина, даже будь у меня силы под завязку, размажет меня по полу. Уж тем более в стенах святилища своей богини.
Но я уже набегался за эти дни. Значит, решим всё здесь и сейчас.
Приводит она меня не в свой маленький кабинет, а в главный зал. Весьма оживлённый для такого часа. Десяток служительниц стоят у подножия статуи, склонив головы и бормоча молитвы.
А перед ними, на огромных носилках, лежит туша исполинского белого быка. Украшенная цветами и емкостями с благовониями, запахом которых наполнено всё пространство.
Я, конечно, читал про жертвы и ритуалы с их принесением, но от увиденного мурашки по коже пробегают. Тёмные, с поволокой, глаза мертвого животного смотрят прямо на меня.
— Оставьте нас, — мягко приказывает Верховная и жрицы уходят.
Мы стоим у ног гигантской статуи богини, распахнувшей крылья, и её жертвы.
— Сегодня нам пришлось взывать к истине и богам, чтобы разобраться, что произошло, — неожиданно объясняет она и добавляет раздражённо: — Почему ты не пришёл ко мне? Почему ты не пришёл в храм истины?
Я немного теряюсь от её возмущённого напора и грозных декораций. И вываливаю на неё разом все подозрения и обвинения, сбиваясь от сменяющихся эмоций на лице.
Возмущение сменяется недоумением, затем изумлением, а к концу жрица устало потирает виски, качая головой:
— Великая девятка, Белаторский. Насколько же надо было лишится памяти, чтобы так не доверять богам? Истина Маат — это последнее, что удерживает равновесие миров людей живых, умерших и богов.
— То же самое мне говорили и о справедливости Мафдет, — я даже не оправдываюсь, это факт. — Что сама богиня не даст ошибиться Панаевскому. А он… Я же видел вас вместе!
— Ну конечно видел! — жрица повышает голос. — Истина и справедливость неразделимы. И жрицы Маат всегда помогали службе безопасности империи.
— И о чём вы говорили?
— Не о тебе, — отрезает она. — Боги, да приди ты ко мне, ничего не случилось бы. Глеб… — жрица запинается и тяжело вздыхает. — Не могу поверить, что он связался с силами хаоса.
— Уж поверьте. Своими глазами видел, его сила была пропитана этой мерзостью. И даже его, м-м-м, животное, гепард, был тёмным, слишком тёмным.
— Что? — Верховная резко бледнеет и шарахается от меня, враз потеряв спокойствие и хватаясь за сердце.
Что я сказал-то? Ох, как бы её припадок не хватил. Я бросаюсь к ней, придерживая. Оглядываюсь в поисках помощи. Надо позвать кого-нибудь, пока не обвинили в убийстве жрицы.
— Что ты видел? — тихо спрашивает она посиневшими губами, до боли вцепляясь ногтями в мою руку.
— Слушайте, может позвать кого-нибудь? Вам плохо?
— Что ты видел, Белаторский? — женщина делает глубокий вдох, немного успокаиваясь, но хватку не ослабляет.
— Его сила отличалась от других. Сумрачная, тяжёлая. Я сначала не придал этому значения, я же не знал, как должно быть. И Мафдет не похожа на богиню радуги. Да, у других сила была, ну, светлой. Не знаю, как объяснить. Вы же сами знаете. И зверушки все, пугающие конечно, но не такие мрачные уж точно.
На бабулю жалко смотреть. Женщина, растеряв всю выдержку, хлопает глазами с открытым ртом, как маленький ребёнок. Я хмурюсь, снова не понимая, что происходит. Как-то это начинает надоедать.
— Да в чём дело то? — приходится её осторожно встряхнуть.
— Игорь, — вдруг нежно обращается она по имени. — Никто не может видеть силу других, а уж тем более воплощение бога рода в том, что ты называешь зверушками.
— Но… Чего? В смысле? — да они же тут все сверкают лампочками. — Но вы же видели. Ну,
