уже досматривали телегу моего бывшего собеседника, роясь в мешках и о чём-то с ним переругиваясь. Один из них поднял взгляд, на его лице при моём виде появилось недоумение.
— Ну, чего уставился? Вон, иди к своей бабе, — буркнул тот.
Не останавливаясь, я коротко кивнул ему и, отойдя в сторону, встал за лиственником в зелёном балахоне. Стражник, подумавший, что мы вместе, сразу потерял ко мне интерес и потянул завязки следующего мешка.
Я поджал губы, услышав, что фигура в зелёном говорит женским голосом. Этот голос я узнал сразу и ещё раз мысленно выругался — это та самая проповедница, которая вещала с телеги здесь же, в Солебреге.
— Но, господин стражник, я вышла из города вчера вечером в Попутную. Вы же здесь и дежурили, вы должны меня помнить! Между Попутной и Солебрегом нет платы. Именем Древа, прошу вас…
— Ты мне своим древом не тыкай, — осклабился стражник, весело переглядываясь с другими, — Приказ кнеза Павлоса, всех подозрительных останавливать, проверять и… — он важно поднял палец, — … перепроверять!
— Ох, Лиственный Свет, прошу, пусть душа этого человека воссияет озарением…
— Ты мне дурочку-то не запрягай тут. Говорю тебе, вход стоит полтора серебра. Ну, ладно, для тебя, как симпатичной праведницы, десять медяков.
— Наша Ветвь платила вам, когда мы въезжали две недели назад…
— Указ слышала? «Перепроверять»! Это ж не я, а кнез сказал. А если «пере», то это у нас что значит? — стражник рассмеялся, — Значит, это проверять, как в первый раз. А при первой проверке у нас всегда что? Правильно, оплата проезда.
Возница на телеге тоже смеялся вместе с остальными, и я понял, что такое отношение к лиственникам здесь повсеместное. Выдался повод унизить или посмеяться — почему нет?
В любом случае, лиственники все бродяги, не местные. А кому если пожалуются, там тоже посмеются. Ладно, хоть не гонят и не убивают. На севере, насколько я понял, с лиственниками поступают гораздо хуже.
Телега с мешками двинулась дальше, и подъехала следующая повозка. Стражи с улыбкой на губах стали проверять её содержимое, вполуха слушая, как их напарник веселится.
Удивительно, но эта беспомощная проповедница, когда стояла на телеге и вещала свою речь, была намного увереннее. Там казалось, что она своей верой горы может свернуть.
— Но где же я возьму деньги? Я…
— А откуда я знаю? Ну, чудо соверши какое. Вон сколько страждущих да немощных.
— Древо не совершает чудес за плату! Вера бескорыстна, идёт из самого сердца, стучит в груди…
— А пусть даст послушать, а? — весело воскликнул кто-то из стражников, — Балахончик снимет, а мы послушаем, какие там у неё эти самые… ну, как у неё там вера стучит.
Новый взрыв хохота.
Вздохнув, я положил руку на плечо девушке. Надо отдать должное, та совсем даже не вздрогнула, но, когда она обернулась, и со светлых каштановых волос сполз капюшон, я увидел удивлённые зелёные глаза.
— Брат?
— Сестра, позволь мне?
— О, брат… не знаю, как тебя… — сипло выдавила та, — Из какой ты Ветви?
Я не дал поймать себя в ловушку:
— Ветвей много, Древо одно. А шёл я к вам, видимо.
С этими словами я отодвинул девушку за спину и подошёл к стражнику. Тот лишь на секунду впечатлился моей комплекцией, но потом в его глаза вернулось презрительное веселье. О, да, унизить огромного, но безобидного бросса — не каждый день бывает такое удовольствие.
— Ну, для такой туши плата будет два серебрянных, — сказал он.
— Два серебрянных⁈ — я обернулся к девушке, при этом неловко повёл посохом, едва не задев стражника.
Сыграть эту сцену для меня было легко. Мой посох чуть не коснулся его лба, и стражник, раздражённо выдохнув, отодвинул его рукой.
— Эй, увалень, ты сейчас вылетишь из солебрежских земель, как хмарочья сопля!
Я улыбнулся, и моя улыбка ему совсем не понравилась. Он даже опустил пальцы на рукоять меча, но я послушно убрал посох, и в знак примирения коснулся рукой своей груди:
— Позволь сказать тебе, стражник… — тут же я склонился к нему и шепнул одно слово.
Тот сразу побледнел, судорожно сглотнув, и я прошептал ещё несколько слов. Он даже не стал дослушивать, а сразу отступил в сторону, чуть не трясясь всем телом.
Я прошёл вперёд, искренне надеясь, что зелёная спутница зависнет и упустит момент. Но нет, быстрые шаги лиственницы слышались за спиной.
— Брат… Постой же, брат лиственник! — шептала она, — Что ты ему сказал?
Я обернулся. На стражника я уже не смотрел, тот явно придумывал шутку, как объяснить другим, почему вдруг пропустил нас. Не признаваться же ему, что у него страшные грехи перед начальством…
Лиственница остановилась, глядя на меня лучистыми зелёными глазами. Молодая, каштановые, но очень светлые волосы до плеч. Немного веснушек на щеках.
— Я — сестра Лея! — она не выдержала моё молчание, — Брат, это не тебя схватил наместник Вайкул?
Я вспомнил лиственника, погибшего в замке. Вздохнув, я покосился на свой посох. Так-то, я в городе, всё тихо, и можно сворачивать спектакль.
Может, и с этой лиственницей прокатит? Недолго думая, я склонил к ней кончик посоха с примотанным топорищем, и девушка, будто заворожённая чем-то, коснулась его.
Я думал, что увижу какой-нибудь страшный секрет этой веснушчатой, что-то вроде случайных поцелуев с братом по вере. Подозревал, что могу вообще ничего не увидеть, окажись она праведной и безгрешной монахиней, читающей молитвы целыми днями.
Чего я не ожидал, так это новых видений. Причём таких глобальных, что боги со всеми их интрижками показались мелочью.
Всё исчезает, и мир вокруг меня поглощает Тьма… Поглощает весь Солебрег с его неказистыми домами, со снующими туда-сюда повозками, с горланящими во все лёгкие продавцами, с подозрительно косящимися на меня стражниками.
Я увидел, как город целиком со всеми его жителями падал в глубины Тьмы, где обитали существа, рядом с которыми матёрые взрослые церберы казались букашками. Как они выглядели, не знал никто. С дрожью в сердце я понял, что существ, пожирающих целые миры, боялась даже Бездна…
Великое мировое Древо, где каждый мир был листиком в его бесконечно огромной кроне, погружалось во Тьму. Ему было суждено там погибнуть, как и всем мирам-листьям.
«Это — Вечная Ночь…» — сказал голос и назвал моё имя. Удивительно, но одновременно
